Орджоникидзе

Терпения у Орджоникидзе хватило еще на целый месяц. Лишь в первых числах декабря он поместил в газете "Социал-демократ" открытое письмо "примиренцам из ЗОК".

"Я же, как уполномоченный Российской организационной комиссии, заявляю, — писал Серго, — что ничего общего с этим обломком заграничного учреждения не имею".

Этому предшествовала слишком мучительная душевная драма. 18 ноября Серго получил из России призыв Семена немедля помочь: "Убедительно прошу тебя не задерживать меня деньгами, надо сейчас выехать, переведи телеграфом. Внешняя обстановка резко изменилась и без хвоста ни на шаг. Торопись".

У большевиков денег давным-давно не было. Еще в начале 1910 года, сразу после "примирительного" пленума ЦК, потребовавшего распустить все фракции, сторонники Ленина поручили свою кассу нейтральным "держателям" — лидерам немецких социалистов Каутскому, Мерингу и Цеткин. При этом было оговорено, если паче чаяния произойдет новый раскол, деньги должны вернуться к прежним хозяевам — большевикам. Примирение длилось недолго. Борьба разгорелась пуще прежнего. Ленин попросил "держателей" выполнить джентльменское соглашение. После нескольких месяцев молчания Ильичу предложили — обратитесь в третейский суд, его решение будет обязательным для всех. А в день суда Каутский, смекнувший, что права большевиков неоспоримы, подал в отставку. Нового члена суда так и не выбрали. Касса оказалась вроде бы под арестом!

Серго был в курсе этой не очень красивой истории, в одном из писем работникам Русской организационной комиссии он откровенно высказался:

"Если судьба партии до сих пор решалась в Париже, то теперь все зависит от Берлина, только с той разницей, что быть или не быть определяет самый бессовестный интриган — Каутский. Он совсем захотел господствовать. Но это недолго. Если наше дело закончится с успехом, тогда придется совсем с заграницей покончить, иначе дело потонет".

Сейчас, спасая Семена, Серго готов был броситься и к Каутскому и к самому черту. Все одинаково напрасно. Оставалась единственная надежда. Довольно внушительную сумму — тридцать тысяч золотых франков — держала в банке ЗОК. Смирив гордость, Орджоникидзе упрашивал политиканов из ЗОК. Показывал им письмо Семена, призывал вспомнить о святых законах дружбы, просто о человеческом благородстве.

— В конце концов не захотите же вы быть пособниками полиции! — прибег к последнему аргументу Серго.

К концу пятого дня переговоров представительница ЗОК Станиславова с ухмылкой заявила:

— Такими письмами нас не запугаете. Ни одной копейки не переведем при нынешних условиях.

Орджоникидзе метался по Парижу. Просил взаймы у политэмигрантов, у студентов грузин. Владимир Ильич и Надежда Константиновна отдали все, что сберегли для короткого зимнего отдыха. Оскар Лещинский пустил в Ротонде шапку по кругу… Выручить друга уже нельзя было. Из Петербурга пришла телеграмма, извещавшая об аресте Семена и корившая Серго за медлительность. Тогда-то он и обнародовал свое заявление: "ничего общего с этим обломком заграничного учреждения не имею".

Развязка приближается с быстротой поразительной. Паровоз, поставленный на рельсы Русской организационной комиссией, неотвратимо набирает скорость. Из сумрачного ущелья он выносится на перевал. Взору машиниста вот-вот откроются озаренные солнцем вершины, светлые дали..

9

На первой странице в углу под линеечку немного выцветшими буквами — фамилия и инициалы автора:

Воронский А. К.

И сотня-другая убористых строк…

"Я приехал в Прагу делегатом от Саратова, одним из первых.

Чаще всего я видел Серго озабоченным. Иногда в самой середине разговора он как будто переставал слушать собеседника, взгляд его становился отсутствующим, точно он задумывался о чем-то далеком, внезапно его поразившем и подчинившем себе. Он становился рассеянным, переспрашивал собеседника, повторял его последние слова, глядя не в глаза, а куда-то между ними, в переносицу или выше.

Был мягок и благодушен с товарищами в обиходе, легко воспламенялся, возражал резко и решительно, с напором и энергией, иногда с раздражением. Это случалось, если Серго замечал, что говоривший, по его мнению, начинал кривить душой, дипломатничать, избегать прямых ответов. Он не терпел оговорок, недомолвок, туманностей. Голос его сразу повышался, делался громким и напряженным, акцент заметно увеличивался. Вид же он принимал такой, будто его незаслуженно обидели.

В Праге Серго продолжал работу организационной комиссии, сносился с Лейпцигом, через который следовала часть делегатов, вел переговоры с чешскими социалистами, предоставлявшими нам квартиры, переписывался с Лениным. Серго следил, чтобы делегаты не слишком бросались в глаза прохожим — заставлял сменить шубы, башлыки, меховые шапки, валенки на более европейские платья и обувь.

Делегаты ходили гурьбой по улицам, громко разговаривали по-русски. Серго напоминал о конспирации. Иногда и сам нарушал конспирацию, ведь ему было всего 25 лет!