Орджоникидзе

Серго тоже принадлежал к угнетенной национальности, причем национальный гнет со стороны царизма отличался особой жестокостью и хамством, Орджоникидзе горячо и преданно любил густо насыщенное синью, как бы спустившееся к самой земле, необъятно низкое небо Кавказа. Любил свои горы, то грозные, похожие на бастионы, как бы полуразрушенные гигантскими пушками, то нежные и мягкие в своих очертаниях, то покрытые сверкающей снежной бахромой, увитые зеленью, точно победными венками. Любил свой народ с его древнейшей культурой, а еще больше любил он свое большевистское подполье, крепкое содружество товарищей, их непреклонность и самобытность. В нем ни грана, ни скрупула не было той шовинистической закостенелости, которую все мы, делегаты конференции, замечали у чешских социалистов. Смешно было и говорить о национализме Серго!

И в другом отношении различие между Серго и западными "культурными" социал-демократами бросалось в глаза. Когда выступал лидер чешских социалистов Немец, он сильно жестикулировал, потрясал кулаками, рычал, вопил, гремел, обличал, но то был пафос нарочитый, энтузиазм наигранный. И пафос и энтузиазм спадали тут же на глазах. У Серго и в помине не было ни этой искусной аффектации, ни этого закатывания глаз, ни этой подозрительной дрожи в голосе. Все просто, естественно и мужественно. Слово рождается из глубины существа, из самых недр его. Страсти неподдельны, возмущение убедительно. Писарев однажды заметил: чем мельче подлинные чувства и мысли, тем упорнее прибегает человек к краснобайству, к ложной патетике, к красивым оборотам. У Серго не было в этом никакой нужды, чего-чего, а настоящей, искренней страстности ему не требовалось у кого-нибудь занимать.

Серго весь был обвеян суровым и крепким воздухом революции, где вошло в обычай сражаться против врага в сотни и тысячу раз сильнейшего, где при любом неравенстве сил не складывали оружия и не просили пощады, не сдавались в плен, не падали Духом, а деловито заменяли падавших, выбывших из строя. Откуда же здесь быть самохвальству, ограниченности?!"

10

Орджоникидзе покидал Прагу последним. Несколько часов назад уехал Сурен Спандарян — делегат от Баку. Впервые за две с половиной недели Орджоникидзе остался в Праге один. Обязанности, возложенные конференцией на председателя "разъездной комиссии", исчерпаны. Больше ничего не нужно делать, не о ком заботиться, просто дождаться вечера и сесть в парижский экспресс. А пока можно побродить по городу, хотя погода не очень благоприятная. — Со снежных вершин Крконоши дует пронзительный ветер, пражцы спешат укрыться в жарко натопленных квартирах, неплохо и в пивных.

Побродив по Градчанам — Пражскому кремлю, Серго спустился к Карлову мосту, где в почетном карауле недвижно застыли тридцать изумительных статуй. На другом берегу медлительной Влтавы не заметил, как углубился в узкую Гибернскую улицу. Машинально направился к трехэтажному дворцу в стиле раннего барокко. С начала двадцатого столетия дворец, часто менявший владельцев, — собственность чешских социалистов. У него доброе имя — Народный дом.

Привратник распахнул резные двери, вежливо, но не без тревоги осведомился:

— Снова партейтаг, пан?

Серго улыбнулся. Даже лидеры чешских социалистов, охотно предоставившие Народный дом для заседаний конференции, далеко не всегда понимали, из-за чего "русские коллеги так долго делают свой партейтаг", о чем две недели дискутируют за плотно закрытыми дверями.

Дальняя большая комната с простыми столами и стульями, с бюстом Карла Маркса на этажерке встретила Серго непривычной тишиной. Боясь вспугнуть нечто бесконечно дорогое, Серго поторопился сесть, прикрыл глаза. Его не очень заботило, увидит ли он когда-нибудь снова Прагу. На двадцать шестом году жизни такие мысли не обременяют. Прожитое кажется первой ступенью длинной лестницы, неизменным преддверием к тому, что еще должно открыться. Но с этой комнатой было слишком трудно расставаться! Б ее стенах Серго испытал величайшее счастье, удовлетворение, гордость. Здесь возродилась[37] безгранично дорогая его сердцу Российская социал-демократическая рабочая партия.

Готовясь в недалеком уже будущем взять в свои руки судьбы России, испытанная в боях, революционная партия не только проложила межу между борцами и отступниками. Она высказала свое мнение по многим вопросам, волновавшим в те дни миллионы людей — о борьбе с голодом и о китайской революции, "несущей освобождение Азии и подрывающей господство европейской буржуазии", о социальном страховании и о положении в Иране, о русском и английском колониализме и о парламентской тактике социалистов. Дошла до самых глубин жизни.

…Вечером Серго последним из русских большевиков покинул Прагу. Хотелось как можно скорее в Россию, в круг бойцов. Но путь в Петербург по многим причинам снова лежал через Париж.

В этот последний недолгий приезд во Францию Орджоникидзе прочитал черновой набросок статьи Владимира Ильича о Герцене: