Ореховый хлеб

— Хватит! — крикнул Жаренас. — Господи, приезжает какой-то проходимец наипоследний, а она и растаяла!

— Нет, — мотнула головой Рута, — я не растаяла, но он протянул руку и нежно так…

— Господи, господи!.. — Жаренас всхлипывает сквозь стиснутые зубы. — Он схватил тебя, да? И ты не плюнула ему в лицо? А дальше что?

— Дальше? — повторила Рута. — Нет, он не схватил меня, он только обнял меня и укутал в свою доху.

— В доху? — повторил побледневший Жаренас. — Но ты ведь сопротивлялась ему… я же вижу, у тебя разбиты колени… Ведь ты сопротивлялась?

— Нет, — Рута как-то странно усмехнулась, и ее глаза наполнились слезами, — нет, потому что он поднял меня легко так, легко, и я…

— И ты?.. — Жаренас воздел руки, словно призывая немыслимое чудо. — И ты?..

— И я… — промолвила Рута, — и я… заплакала от счастья.

Как называются такие белые, похожие на косматых пуделей цветы, я не смог бы, конечно, сразу ответить. В праздник поминовения усопших такие цветы в Ясонеляй обычно несут на кладбище, и они, несомненно, вовсе не пахнут псиной. С такими вот цветами Ясон сидел возле пруда и ножиком укорачивал их стебли, а потом спохватился, что чересчур укоротил их, и бросил взгляд на мамашу.

— Никто таких цветов не дарит, — сказала мамаша, — я бы их выбросила, если бы кто-нибудь мне преподнес.

— Мамаша, — произнес обиженно Ясон, — не оскорбляйте мои цветы… Сейчас ведь осень, понимаете? Розы давно уже замерзли. Не огорчайте меня без нужды, мамаша, и не выказывайте своих капризов. Если кто-нибудь и швырнет эти цветы в лицо, то мне, а не вам, мамаша.

Мамаша потянула носом, достала из своей новой зеленой сумочки кусочек сахару и принялась его сосать.

— Не оскорбляйте мои цветы, — повторил Ясон. — И еще… Мне очень неприятно, но Матулёниса это все-таки раздражает, когда вы тайком крадете с его стола сахар. Я куплю вам целый килограмм, только не раздражайте Матулёниса.

— Я знаю, — сказала мамаша и проглотила сахар, — это очень некрасиво, и я больше не буду воровать. Мне не нужно целого килограмма сахара, так много даже невкусно. А Матулёнис донес на меня, написал в дом для престарелых.

— Придется вернуться, — сказал Ясон, — мы с вами провели свой отпуск и оба возвратимся назад… Честное слово, мамаша, я не могу взять вас с собой. Я даже не знаю, что со мной будет завтра, даже что я буду делать сегодня.

— Извини меня, Ясон, если я обидела тебя и твои цветы… Но Матулёнис все грызет меня, что я сосу твою кровь, и он высмеял меня, когда я ненароком проговорилась про эту печурку для гренков.

— Успокойтесь, мамаша, никто не сосет мою кровь, а такая печурка просто незаменимая вещь.

— Спасибо тебе, Ясон, — сказала мамаша и робко достала из кармана своего пальто потертую открытку с видами Крыма. — Я подумала, если ты не имеешь ничего против… Он очень симпатичный старичок, не курит и не пьет… и он сам охотно согласился бы… Ясон, я нашла, если, разумеется, ты не будешь против… я нашла тебе отца. Йокубас Пищикас, он мне как раз хорошая пара, такой же одинокий, как и я, но очень милый, другого такого во всем доме для престарелых не сыщешь.

— Йокубас! — повторил Ясон, вздохнув. — Йокубас Пищикас!

— Он еще совсем крепкий старичок, — обрадовалась мамаша и протянула Ясону открытку с видами Крыма. — Тут Йокубас шлет тебе горячий привет, он только и мечтает обнять тебя, Ясон.

— Спасибо, — сказал Ясон. Он повертел в руках открытку, засунул ее в свою планшетку и порылся в карманах. — Если бы Йокубас курил, я подарил бы ему зажигалку, больше у меня ничего нет.

— Боже упаси, не надо! — воскликнула мамаша. — Чего доброго, он еще начнет курить. Если тебе нетрудно, то лучше надпиши на печурке, что ты даришь ее мне и Пищикасу, и Йокубас будет очень, очень счастлив.

В это время как раз распахнулась дверь веранды Матулёниса, и оттуда грянула музыка о сотворении мира. Из-за угла появилась Рута Жаренене с детьми и коляской, которая теперь катилась легко и бесшумно. Ясон стыдливо спрятал свои цветы под полой дохи. Мамаша смотрела на Ясона такими преданными и вместе с тем печальными глазами, что Ясон остановился и снова вытащил открытку с видами Крыма и торопливо ткнул в нее пальцем:

— Мамаша, это Крым, божественная природа, и верьте мне, как только я крепче встану на ноги, куплю автомобиль и, поверьте, отвезу вас и Йокубаса на теплый берег Крыма.

Мамаша даже не думала вставать и продолжала сидеть, сложив на коленях руки.

— Рута… — Ясон бежит ей навстречу и уже издали протягивает букетик цветов. — Я было думал, что сегодня тебя совсем не выпустят из дому.

— Не надо, Ясон, — говорит Рута, — на нас смотрят.

— Кто? — спросил Ясон. — А, это одна такая… моя мамаша.

— Нет, — говорит Рута и, даже не повернув в его сторону голову, проезжает со своей коляской мимо, — там, на другой стороне улицы.

Ясон рассеянно оглянулся и только тогда заметил на крыше дома Жаренаса его двоюродного брата Навицкаса, который чистил трубу, а затем и самого несравненного своего друга детства, торопливо взбиравшегося наверх по лестнице, — то ли в спешке, то ли от волнения он забыл оставить внизу свой неизменный коричневый портфель.