Ореховый хлеб

Пройдет с полчаса, и в канцелярии появится с обиженным видом повариха, принесет поднос с горячими шкварками, окинет сердитым взглядом Ясона и уйдет, оставив за собой кухонный жар и дуновение неведомых Ясону распрей между детдомовским персоналом, и тогда несколько рассеется уютная, праздничная атмосфера… А пока что Ясон разлил шампанское, все чинно пригубили стаканы; воспитательница, втянув своим тонким хрящеватым носом пузырьки этого пенящегося напитка и слегка отрыгнув, испуганно прикрыла ладонью рот. А директорша тем временем успела уже наполнить малахитовую чернильницу чернилами и, смакуя, принялась выводить малахитовой ручкой свою замысловатую подпись.

— Столько лет! — произнес, крякнув, Ясон. — Столько лет!..

— Приятно, — сказала директорша, — что вернулись к нам не как в казенный дом, как иные люди думают, а как в свою родную семью. Как к семейному очагу… Так за это, я думаю, и не грех маленько выпить.

— Ах да… за очаг! — повторил Ясон и беспокойно оглянулся вокруг. — Разрешите, я на минутку… прошу прощения… Только не знаю, где теперь… Столько ведь лет прошло, не так ли?

— Да, время бежит, — сказала директорша. — Марите, проводи гостя. Придется во двор идти, тут у нас засорилось. Завхоза мы отпустили, так вот и живем.

— Покажите, где засорилось, — предложил Ясон, выходя в коридор. Он открыл дверь служебного туалета, директорша услужливо зажгла ему свет. — Кусок проволоки требуется, стальной, если есть.

Директорша сама выбежала во двор и возвратилась с двумя катушками проволоки. Ясон развернул одну из них и, выправляя руками проволоку, засунул ее в унитаз, затем спустил воду и торжественно объявил:

— Действует!

Потом он с виноватым видом закрылся в туалете, и директорша с похожей на нее подчиненной снова услышала веселый шум спускаемой воды.

— Я мог бы работать у вас завхозом, — сказал Ясон, вернувшись в канцелярию. — Но мне все-таки больше хотелось бы с детьми… А и правда, почему бы нет?

— Видите ли, — сказала директорша, — с детьми и не каждый педагог умеет обращаться. А вы уверены, что смогли бы?

— Не пробовал. Я другие работы делал: газосварка, электросварка — это я умею. Крановщиком еще работал, трактористом был, даже овец стриг… Вот, смотрите. — И он высыпал из планшетки на стол всевозможные справки, командировочные удостоверения, потертые уже почетные грамоты и даже медали и пояснил: — Это за спасение утопающих… Из воды, если придется, могу вытащить.

Обе женщины стали просматривать документы, украдкой поглядывая на него, и директорша, улучив случай, как бы между прочим, спросила:

— Столько профессий, вроде бы и многовато для одного человека… Вам и золото, как я слышала, приходилось мыть?

— Нет, — ответил Ясон. — Никогда я не мыл никакого золота.

— А под судом, часом, не были?.. Случается ведь, в жизни все может быть… В тюрьме не сидели?.. Вы только не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь, — сказал Ясон и сгреб свои документы обратно в планшетку. — А разве я похож на такого, что сидеть любит?

— Да нет же, нет, что вы, — замахала руками директорша, — я просто так, между прочим спросила. Еще раз прошу прощения. Стало быть, педагогическая работа тянет. Так как же вы воспитывали бы детей? Кого бы вырастили?

Директорша улыбается, а Ясон покачивает головой и напряженно, нахмурив брови, думает, потом, потянувшись и глубоко вздохнув, произносит:

— Может, думаю, поэтов… поэтов в боксерских перчатках.

Ясон снова на улице, против окон Прунце. Падает мокрый снег, падает на его круглую голову и тут же тает на ней. Но Ясон не стряхнет его, не укутается в свой меховой воротник и продолжает стоять, по своему обыкновению, широко расставив ноги, в распахнутой шубе, словно готовый простоять вот так хоть сотню лет.

— Все стоите, Ясон? — спросил Навицкас, таща в хлев два дымящихся ведра корма для свиней.

Но Ясон молчит, и Навицкас, поставив ведра, начал с другого конца:

— Добрый вечер!

— Добрый вечер, — пробормотал Ясон.

— На дворе только октябрь, а пожалуйте, — развел руками Навицкас. — Придется вам бежать с этой мыловарки, подыскать себе, так сказать, место где потеплее.

— Никуда я не собираюсь бежать, — отрезал Ясон, — а вы кормите себе ваших свиней.

— Свинью, — поправил его Навицкас, — одна только и осталась. А чего вы так невзлюбили этих свиней?

— Я? — пожал плечами Ясон. — Нет, против животных я никогда ничего не имею.

— Так, может, помогли бы мне корыто поднять? — предложил вдруг Навицкас и, не дожидаясь ответа, прихрамывая, направился в хлев.

Ясон поглядел на окна дома, однако там, где горел свет, повсюду окна были занавешены, и он впотьмах направился следом за Навицкасом.

— Где же это корыто? — спросил Ясон, наклоняясь через загородку в стойло, и свинья в нетерпенье ткнулась ему своим пятачком в руку.

— С чего бы? — сказал Ясон. — С чего бы мне не любить свиней, разных животных или зверюшек?

Навицкас достал из кармана пиджака фонарик, зажег его, и тут в тусклом свете Ясон вдруг увидел в хлеву автомобиль, разумеется отгороженный проволокой и фанерой от стойла свиней. Он усмехнулся:

— Чья эта машина, Прунце?