Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

Нравится ли эта жизнь Бабаеву? Нет, конечно. Он не прочь бы жить другой жизнью, в которой, быть может, и он был бы совсем другим. Но он отлично понимает, что ничего другого не будет, что его жизнь изуродована навсегда, изуродована обществом, к которому он принадлежит, строем, которому он служит. И потому-то в нем жила «горькая и теплая обида: чего-то не было, что должно было быть, и уж никогда не будет больше». Никогда не будет больше, — он, как обреченный. Отсюда ненависть, злость до бешенства ко всем и всему, к правым и виноватым. За обиду мстят. Но Бабаев не видит, кому, собственно, мстить. Обществу, которое его породило и воспитало, то есть самому себе? И как мстить? «И для того, чтобы уйти от обиды, за которую некому и неизвестно чем мстить, Бабаев пил жадно…»

Чем отличается от Бабаева его начальник — командир роты Качуровский? Разве тем, что более глуп и оттого более груб. «Такое привычное было лицо Качуровского, загорелое от солнца, сизое от водки, несложное, ясное до последней мысли в глазах». И Бабаеву легко читать убогие мысли на лице своего командира. «Было ясно, что ругается он по привычке и по привычке ставит солдат под ружье. За обедом сегодня… он выпил столько, сколько пьет всегда, может быть больше, потому что была тарань на закуску…»

Бабаев бился над «огромной загадкой, которую нельзя было разгадать», над «бессмыслицей жизни, которой не искал уже оправдания. И становилось легко и пусто». Легко потому, что можно жить скотом или зверем, не задумываясь над понятиями «мораль», «честь», «достоинство». А пустота угнетала, хотя ему было все равно, что вокруг происходит, какое на Римме Николаевне платье, «все равно — ночь за окном или день, весна или осень». Ему все равно, потому что не живет он, а существует без цели и смысла. Он лишний и ненужный в этой жизни. Не нужна и власть, которую он оберегает, — впрочем, не очень-то усердно, потому что сознает ненужность ее.

Неглупый человек, он интуитивно чувствует, что в жизни произойдут коренные перемены, придет что-то новое. Оно, это новое, уже стучится, а точнее — грозной, неумолимой силой ломится в старые прогнившие ворота… Но Бабаев не может присоединиться к тем, кто несет знамя нового. Он не может стать на равную ногу со своим денщиком Гудковым, потому что Гудков для него не человек, а так, «нечто» — лакей, чужой и неприятный. А к тому же Бабаев не очень верит в способности гудковых создать новый порядок. Трагедия Бабаева в том, что он потерял смысл в жизни. Ему противно все: и его подчиненные и начальники. Он презирает и тех и других. Он индивидуалист-эгоист, для которого существует лишь собственное «я». В нем много ненависти и вовсе нет любви. «Полюбить — себя отдать… Как это кому-нибудь можно себя отдать?.. Да ведь самое дорогое во всей-то жизни и я сам! Что во мне, то и огромно…» — вот его мораль и философия. Для него уже ничего нет ценного и святого, возвышенного и прекрасного. Ничего!.. «Разве есть в мире, что нужно беречь? Красота?.. Саша, нет красоты! Это вы просто придумали красоту и поверили в нее, а ее нет… Никогда не было и нигде нет!..»

С. Н. Сергеев-Ценский — учитель гимназии. 1902 г.

С. Н. Сергеев-Ценский. 1907 г.

Говоря так, он все-таки охраняет покой и неприкосновенность противного ему адвоката, хотя это его и коробит. Что ж, такова служба. Он презирает и тех, с кем делает сообща грязное дело, — исправников, полицейских и прочих столпов монархии. «Мужиков едут усмирять они, Гресев с Журбою, но буду усмирять я, И они так уверены и спокойны именно потому, что я еду с ними, рота солдат и я. Для них неважно, кто я и что думаю, и неважно, что думает каждый из роты солдат. Нас нет. Есть шестьдесят винтовок и при них офицер — человек с золочеными погонами на серой шинели… Но он может забыть вдруг уставы и ничего не делать. Стоять и смотреть. Тогда что?»

Здравый ход мыслей поручика Бабаева. Но это всего лишь мысли. В дела они не воплощаются. Отчего же? Струсил поручик Бабаев? Нет. Он не трус. Просто ему было все равно. У него хватает мужества сказать в лицо своему начальнику, когда тот издевается над солдатом: «В вас нет смысла! Вы сплошная нелепость!.. Хоть бы застрелились вы, что ли, а?» Когда солдата, над которым издевался ротный, убило молнией, Бабаев говорит Качуровскому: «Напишите (в рапорте. — И, Ш.), что вы его убили!.. Напишите, что если б вы его не позвали, он не был бы убит, как не был убит никто в целой роте… Правда ведь?»

Но это не мешает Бабаеву самому заниматься и мордобоем и унижением солдат.

Не столько сложен, сколько противоречив и путан внутренний мир Бабаева, натуры с резкой раздвоенностью души, с крайностями поступков и неожиданностями мыслей.

На стороне революции он мог оказаться лишь случайно, в силу каких-нибудь внешних обстоятельств. Быть верным идеям революции он не мог бы никогда. Скорее бы стал палачом.