Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

В нем жил потенциальный предатель, предатель не ради чего-то, а «просто так», от злобы, от пустоты. Предать он мог кого угодно ради забавы. Некоторые критики утверждали, что Бабаев — оплот царизма. Если оплот, то ненадежный оплот. И не только потому, что он видит пороки существующего строя и не верит в незыблемость его. Пристав Дерябин тоже видит пороки в государственной машине, но он служит ей самозабвенно, преданно, находя в этом наслаждение, внутреннее удовлетворение. Он «себе цену знает». Бабаеву же противна его служба. Он непрочно стоит на земле, нет у него в жизни опоры, и он не ищет ее. Для него, как и для жандарма, мужик — скот. «Морду подыми выше… ты, холуй!» — кричит он на солдата. Гресев приказывает солдатам прекратить петь. Бабаева возмущает вмешательство этого палача. И он все-таки подчиняется. Он послушно сечет крестьян, несмотря на то, «что это было так гнусно и вместе так просто, как унавожение поля… Стало больно за свою старую няньку и захотелось вдруг, чтобы солдаты окружили этих в таратайке с безучастными лошадьми (т. е. Журбу и Гресева, руководителей экзекуции крестьян. — И. Ш.) и мужиком на козлах, и били, били…»

Сомнения, голос внутреннего протеста часто звучат в нем, но не находят отклика в делах. Он понимает, что солдат, офицер, дивизии, армия — все это «чужая собственность, чья-то их», стоящих у трона. Вот его рота идет на баррикады против «внутренних врагов». «Почему-то вдруг стало неловко идти рядом с ротой, и Бабаев перешел на тротуар». Конечно, никому от того не легче, где идет палач, по мостовой или по тротуару. Но Бабаев все-таки стыдится своей должности, потому что понимает — грязная она, преступная. Бабаев видит трупы рабочих на баррикадах и пытается найти ответ: за что их убили? И отвечает: «Новой веры… Бога хотят на землю. Ты где? — говорят. — Ты есть? Давай правду! Жизнь за правду хочешь? На жизнь… — Гордые!.. А бог, он жестокий… Смеется… и залпы».

Из монолога видно, что в политике 25-летний поручик Бабаев весьма зелен. Тем не менее здесь, на баррикадах, он увидал кое-что новое для себя. Когда он порол крестьян — те каялись, — и ему была противна их мягкотелость. «Я из вас искру хотел выбить, как из кремня огонь, и не выбил искры». А здесь он встретил людей, которые за правду не пожалели своей жизни, сильных и смелых людей, которые против самого бога восстали. И что же? Он восхищен ими, перешел на их сторону? Ничего подобного. Напротив, он приказывает расстрелять троих рабочих, взятых в плен на баррикадах.

В этом поступке весь Бабаев — фразер с прогнившей и крайне озлобленной душой. Он обречен, как и строй, которому он служит. И конец его весьма символичен: Бабаева застрелила девочка, одна из племени гордых людей, тех, что шли на смерть во имя большой идеи.

Но не в образе Бабаева существо и значение романа. Пафос романа в революции, в общественно-политической атмосфере, окружающей Бабаева. Герои — простые люди, восставшие, чтобы переделать жизнь. Автор не выделяет среди них отдельных, он дает единую народную массу, идущую на штурм старого строя. Разве только солдат Гудков — денщик Бабаева — выписан более четко из всей массы; выписан мастерски мужик в солдатской шинели, с его мужицкой психологией и философией. «Спать — не пахать, ваше благородие… От сна вреда не происходит. Свое дело справишь и спишь!.. Скушно, через то и спишь… День-то встает, — вон он какой дядя длинный… куды его денешь? Кабы дома, нашел бы ему укорот, дома — это так… Туды-сюды, и день весь… А здесь что? — тягость…»

Гудков говорит Бабаеву:

«Говорят, ваше благородие, — земли прирежут!.. Всем мужикам, какие есть; стало быть, у господ возьмут, а нам прирежут».

Дерябин бы в этих словах солдата нашел явную крамолу. Бабаев — нет. Он лишь заметил вяло, не думая: «Мало ли что говорят!.. А ты не слушай». Совет не для Гудкова — можно ли не слушать, когда говорят о самом кровном для него. И он отвечает офицеру: «Все, как есть, говорят — верно, значит. Всю землю, какая годящая, нам, мужикам, и чтобы свобода правое была».

Вон оно как — не только земля нужна Гудкову, а и «свобода правов». Солдат уже разбирается в жизни. Он понимает, что с Бабаевым говорить на такие темы безопасно — это тоже важный штрих для характеристики Бабаева как «гнилого оплота самодержавия»; Гудков продолжает выпытывать с мужицкой хитрецой: «А то еще говорят, что бунты начались, — правда ли, нет ли?» — «Начались, — сказал Бабаев». — «Правда, значит, — обрадовался Гудков». Заметьте: так и написано у Ценского — «обрадовался». И это в 1907 году, в разгул черной реакции. «Правда, — повторил Бабаев». А Гудков подхватил: «Так что все огулом, ваше благородие? С согласием? Прямо как один человек все?» И дальше — авторские слова: «Казалось, что у Гудкова дух занимается от какой-то подступившей к горлу огромной радости, которую он долго сжимал».