Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

Очень хорошо сказал о Ценском-художнике П. А. Павленко: «У него нет скучных описаний природы, таких, которые читатель опускает, потому что не переживает их. Когда Ценский пишет, какое стояло солнце, то — честное слово — я могу поверить тому, что читатель на дальнем севере улыбнется от радости, от тепла на душе…

…Ценский пишет — это давно уже известно — не пером, а кистью, и не чернилами одного цвета, а подлинными красками…

Природа и человеческая речь — два увлечения Ценского. Глаз и ухо художника ловят самые тончайшие оттенки цвета и самые нежные обороты слова и передают их с исключительной, ни у кого другого не повторяющейся остротой».

Подмечено очень верно: природа и человеческая речь… Именно описанием природы и обратил на себя внимание входящий в русскую литературу Сергеев-Ценский. Палитра Ценского по своей необыкновенной красочности похожа на палитру художника Архипа Ивановича Куинджи. Природа у писателя величава и прекрасна, и он, влюбленный в нее, не пишет ее, а скорее поет.

У него все живет: и земля, и река, и камыш, и клен; он слышит вздохи полей, видит, как солнце хохочет, стыдливо улыбаются облака, смеются дали, как земля дышит запахом трав и цветов. Благодаря писателю читатель во всем открывает поэзию и красоту жизни.

Пейзажи Сергеева-Ценского глубоки по мысли. Внешняя описательность у него переплетается с внутренними переживаниями героев; потому этюды нередко сменяются большой картиной природы — картиной, полной динамики и драматизма. Описывая одно и то же время года, Ценский ни в чем и нигде не повторяется.

Лето

«Пахло солнцем. В густой влажный запах земли врывается запах солнца, сухой и легкий, как перелет стрекоз над болотными купавами».

«Сияло солнце, в зеленом мелколесье звенели птицы».

«Вдали струился воздух: вблизи на всем лежала дымка, тонкая, светлая, нежная, нежнее утреннего тумана, и в этой дымке как-то непостижимо растворялись зеленые тени и светлые пятна, тонкие запахи цветов и раскаты зябликов, прозрачные крылья мохнатых желтых шмелей и красненькие черноточечные спинки божьих коровок. Из-за леса тонкими струями лился колокольный звон».

«Солнца стало ненужно много. День за днем оно все прибывало, точно вода в половодье. Ежедневно опрокидывались на поля колючие лучи, разбегались по бороздам, цепко впивались в колосья, жадно пили воды земли и медленно скрывались вечерами, как воры, тяжелые от добычи».

«Солнце лениво ползло по небу, дочиста вымывая лучами грязную холщовую рубаху деда, крашеные порты и онучи, и он лежал белый и нарядный, со своей седой бородою и ярким загорелым лицом».

Это летнее солнце. А для земли, которую так горячо любил Ценский, он находит другие слова:

«Струилась земля на горизонте, широко отовсюду вливаясь в небо. Это были их брачные дни, дни июля, и только затем поднималось солнце, чтобы могли они целиком, во всю ширь, отдаваться друг другу при его свете. О, нужно было зорко следить солнцу, чтобы не было земли неневестной ни на один муравьиный шаг.

От яркой сурепицы, от донника, шалфея и кашки медово сочен был воздух, как-то непроходимо густ и сочен, и млеющие дали, видные и не видные ясно, были сотканы из одних только запахов, ставших красками, и красок, которые пели.

Душно цвели хлеба. Нахлынули к межам и дорогам и, нагнувши головы с разбега, ребячливо глядели, серебристо смеялись и толкали друг друга в жаркой тесноте. В каждом колосе справлялся праздник любви, открытой и ясной, и там, где-то под ногами, какие-то темные недра тоже дрожали от нерассказанного счастья, воспоминаний и надежд. Это они и теснились сквозь трубочки трав заглянуть на солнце, на праздник жизни кругом, как древние старухи, выползающие к причастию в церковь из темных изб.

Рожь выгнало уже камыш-камышом, сизые овсы кудряво колосились, лен убрался в голубенькие платочки, а на гречиху начали летать пчелы».

(Когда подъезжал Антон Антоныч к Тросянке, день был ласковый, небо близкое, теплое, земля золотистая, горячая от спелых хлебов; по дороге навстречу ему кряхтели домовито пахучие воза, загорелые мужичьи лица сыто лоснились от легкого пота; бабы визжали на косовице… густо была замешана жизнь».

«Дождя не было. Только на восьмой день пришли тучи, но не те, которых звали. Ждали черных и теплых, как земля, густых и курчавых, как овчина, а пришли синевато-белые, холодные, насмешливые, презрительно косившиеся на землю. Облегли небо с одного до другого края, перемигнулись молнией и захохотали.

Среди дня это было, ровно в полдень, и, окруженные ими со всех сторон, потемневшие Сухотинка и усадьба ясно чувствовали, что это не гром, а хохот. Оглянет все, что внизу, змеисто улыбнется и захохочет. Жутко было… Торопливо загоняли птицу и мелкий скот, ахали, качали головами, кружились в суете и в закружившейся от ветра пыли, — а небо раскатисто хохотало.

Показалось, что куда-то тяжело и трудно везли там плотно набитые мешки граду, но от тяжести они прорвались и лопнули по всем швам как раз над сухотинскими полями.