Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

И будто легче стало, когда он понял, что его горе и страдание ничтожны в сравнении со страданиями простых людей труда. Перед глазами неотступно стоял образ дяди Федора, понимавшего, что жизнь эту надо переделать сообща. Бури жаждал Федор, урагана, который бы встряхнул землю, людей, их застоявшуюся, затхлую жизнь, чтобы исчезло все, что поганит, уродует, унижает человека. И в огненно-жарких глазах Федора Сергей увидел нечто мятежное, способное испепелить зло. Было как-то странно думать: вот угасает тело человека, чудесного мастерового, а в душе его горит вечный и неугасимый огонь, и ничто не может убить его, этот огонь, жаждущий бури, которая лишь усилит пламя.

А после, дома, была бессонная, тревожная ночь.

За окном, в старых дубах, порывисто шумел дождь. Сергей твердыми шагами ходил по кабинету отца. То и дело садился за стол, записывал в тетрадь несколько строк, затем снова ходил и снова записывал. Стихотворение называлось:

БУРИ!..

Тихо, тихо, как в могиле,
Летний полдень жгуч и душен.
Мир вокруг мертвящей силе
Точно немощный послушен.
Темный лес не шелохнется,
Замерла былинка в — поле;
Крикнешь — даль не отзовется,
И умолкнешь поневоле.
Где вы, тучи? Встаньте гневно,
Заслоните блеск лазури,
Оборвите сон полдневный
Свистом ветра, ревом бури!
Огласите даль громами,
Затопите поле влагой,
Пронеситесь над ветвями
С необузданной отвагой.
Всколыхните сонной чащей
Так, чтоб лес пришел в смятенье,
Чтобы понял он, дрожащий,
Что в покое нет спасенья.
Бури, бури! Молний, грома!
Жизни мощной, жизни дикой!
Чтоб бессонная истома
Не сковала мир великий!

Под стихотворением он поставил размашистую подпись «С. Сергеев». Потом, подумав, дописал: «Ценский».

Уснул далеко за полночь под шум дождя и ветра. Проснулся, когда в окно глядело солнце, тарахтела по улице подвода и осипший голос утильщика привычно кричал:

— Тряпки, железо! Тряпки, железо!..

Сергей собрал свой чемоданчик — вещи, оставшиеся после смерти родителей, он продал за бесценок еще накануне — и вышел из дому, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Кликнул извозчика, не спеша сел в пролетку. Угрюмый бородач, натянув вожжи, спросил:

— На вокзал прикажете?

— К Цне, — мрачно ответил Сергей.

На берегу реки он вышел из пролетки, снял картуз и долго глядел на Цну. Милые сердцу картины детства, отрочества! Словно чья-то рука схватила за горло и душит, не дает слова вымолвить.

Прощай, зеленое апрельское детство!.. Низкий поклон вам, красавица Цна и родной Тамбов!..

Сел в пролетку и сказал извозчику дрожащим голосом:

— А теперь на вокзал.

Он выходил на большую, трудную дорогу полный решимости, надежд и молодых сил. Впереди лежали дымчато-синие дали, незнакомые, неразгаданные, не обещающие легкой жизни, особенно если учесть, что тебе через два месяца исполнится лишь семнадцать и все твое состояние — несколько десятков рублей.

На исходе было лето 1892 года.

После гимназии — университет или институт. Так говорил сыну Николай Сергеевич. Сережа иначе и не мыслил своего пути в жизнь. Но внезапная смерть родителей поломала все планы. Об университете теперь не могло быть и речи. Оставалось единственное — учительский институт, где студентов обучали на «казенный кошт». Таких институтов было немного в стране. Один из них — Глуховский — и выбрал Сергеев-Ценский.

Небольшой украинский городишко Глухов, пожалуй, только и славился своим институтом, куда поступали главным образом 25—27-летние сельские учителя, окончившие учительские семинарии и имевшие педагогическую практику. Люди серьезные, в основном выходцы из «среднего сословия», испытавшие, «почем фунт лиха», они и к учению относились серьезно.

У тамбовского юноши шансы на поступление в институт были ничтожны: ему не было необходимых по условиям конкурса 17 лет. Но он пошел к директору и рассказал о себе все «начистоту». К счастью, руководитель института Александр Васильевич Белявский оказался человеком чутким и отзывчивым. Он зачислил Сергея на «казенный кошт» и допустил держать конкурсные экзамены.

Несмотря на то, что Сергей был самым молодым среди студентов, товарищи относились к нему с уважением, ценили его за живой, острый ум, за творческое отношение к изучаемым предметам. Попав в такую «чинную» среду, где даже студенты младших курсов обращались друг к другу по имени и отчеству и на «вы», Сергей Сергеев окончательно почувствовал себя взрослым.