Орел в небе

Правой рукой Дэвид схватился за рычаг подъема лобового стекла и потянул. Он потратил на это десять драгоценных секунд, но рычаг прочно заело. Тогда он обратился к стальному ножу в нише под рычагом. Это орудие специально предназначалось для такого случая. Он схватил нож, откинулся в кресле и набросился на перплексовый купол у себя над головой. Запах горючего становился все сильнее, он заполнил всю кабину, и Дэвид слышал легкий звон добела раскаленного металла.

Левая рука мешала, он ее не чувствовал, не мог ею пользоваться. Ремни так прочно держали его в кресле, что ему пришлось остановиться, чтобы ослабить их.

Потом он начал снова. Проделал в перплексе отверстие размером с кулак и пытался расширить его, а в это время где-то в фюзеляже разорванный трубопровод выпустил в воздух струю горючего. Тяжелые брызги, как из садового оросителя, упали на фонарь кабины, потекли по бокам и через отверстие, прорубленное Дэвидом, залили его. Он чувствовал его на лице, ледяной холод коснулся щек и глаз, пропитал плечи и переднюю часть компенсирующего комбинезона, и Дэвид начал молиться. Впервые в жизни слова молитвы приобрели для него смысл, и он почувствовал, как отступает ужас.

– Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один...

Он молился вслух, продолжая крушить податливый перплекс и ощущая на лице мягкий дождь смерти. Он изо всех сил напрягал руки, отдирал полосы прозрачного материала, пропарывая перчатки и оставляя на краях кровавые следы.

– Восславится Его славное имя, Чье царствие славы во веки веков...

Теперь отверстие было достаточно велико. Дэвид приподнялся в кресле и обнаружил, что его держат линии радиосвязи и подачи кислорода, присоединенные к шлему. Искалеченной левой рукой Дэвид не мог до них дотянуться. Он взглянул на нее и увидел, что рукав весь в крови. Боли не было, но рука торчала под неестественным углом.

– Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем... – прошептал он и правой рукой оторвал подбородочный ремень и швырнул шлем на пол кабины. Горючее впиталось в его мягкие темные волосы, побежало по шее за ушами, и он подумал о пламени ада.

Он с огромным трудом выбрался через отверстие в перплексе, и теперь даже молитва не сдерживала приступ темных войск ужаса, наступавших на его душу.

– В гневе Господь сожжет все...

Он с трудом прополз по скользкому металлу остатка крыла и упал на землю. Упал ничком и несколько мгновений лежал неподвижно, обессилев от страха и напряжения.

– ...помни, все во власти Господа...

Он лежал, прижавшись лицом к пыльной земле, но услышал голоса, приподнял голову и увидел, что по полю к нему бегут женщины из сада. Резкая гортанная речь. Иврит. Он дома.

Придерживаясь за разбитый корпус "миража", он встал, сломанная рука повисла. Дэвид хотел крикнуть:

– Уходите! Берегитесь! – Но из его горла вырвался только резкий хрип, а женщины все бежали к нему. Их платья и передники казались яркими пятнами на фоне сухой коричневой земли.

Он оттолкнулся от самолета и шатаясь двинулся навстречу бегущим.

– Уходите! – хрипел он в отчаянии, сжатие комбинезона мешало ему двигаться, испаряющееся горючее в волосах и на лице холодило.

В разбитом корпусе "миража" лужица горючего нагрелась от раскаленной оболочки компрессора. Горючее обладает высокой летучестью, и одной искорки от умирающего электронного оборудования хватит.

С глухим ревом "мираж" окутали алое пламя и черный дым; ветер рвал огонь на большие полотнища и вымпелы, и Дэвид оказался в ревущей печи, там, где, казалось, горел сам воздух.

Он задержал дыхание – иначе пламя сожгло бы ему легкие. Плотно зажмурился и продолжал бежать вслепую. Тело и конечности были защищены несгораемым компенсирующим комбинезоном, сапогами и перчатками, но голова обнажена и вдобавок облита горючим.

Он бежал, пылая, как факел. Волосы сгорели мгновенно, и пламя перекинулось на кожу. Сгорели уши и большая часть носа, кожа отслаивалась охваченными огнем полосами, а потом пламя вгрызлось в плоть, уничтожив губы, обнажив зубы и часть челюсти. Сожгло веки и сожрало щеки.

Дэвид не останавливаясь бежал сквозь горящий воздух и дым. Он не верил, что возможна такая боль. Она превосходила всякое воображение, заглушала все чувства, лишала рассудка, но он каким-то образом понимал, что не должен кричать. Боль была чернотой и ярким пламенем перед его плотно закрытыми глазами, она ревела в ушах, как все ветры мира, а на теле Дэвид ощущал бичи и крючья самого ада. Но он знал, что нельзя впустить этот ужасный огонь в себя, и потому бежал молча.

Женщины из сада остановились перед преградой из пламени и черного дыма; это пламя объяло и корпус машины, и бегущего пилота.

Перед ними поднималась сплошная стена огня. Ее опаляющее дыхание заставило их в ужасе отступить. Они стояли сбившись в кучку, тяжело дыша, ошеломленные, не верящие своим глазам.

Вдруг порыв ветра разорвал тяжелые завитки дыма, и оттуда, спотыкаясь, выбежало ужасное существо, живой факел.

Оно слепо двигалось в дыму: одна рука безвольно свисала, ноги спотыкались на мягкой земле. Женщины в ужасе смотрели на то, что молча приближалось к ним.