«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах

Были на берегу. Начинаем совершенно чувствовать себя здесь, как дома. Перед губернаторским домом играла музыка, привлекшая гораздо больше негров, нежели офицеров, которые играли в кафешке в карты. День закончился инцидентом. Пьяный матрос с госпитального «Орла» побил прапорщика по механической части с «Урала», причем, разбил ему в кровь всю физиономию. Прапорщик был в форме с погонами, это обстоятельство наводит на грустное размышление. Значит, никто из нас не гарантирован от такого инцидента, ибо, очевидно, офицерская форма не производит на матросов никакого впечатления. Придется ходить с револьвером. Когда же, наконец, будет положен этому конец. Говорят, что виновника не удалось задержать, т. к. он удрал, но зато задержали его товарища, через которого, очевидно, удастся добраться и до героя.

24-го января

Ночью вернулся с «Суворова» Шупинский, бывший дежурным, и рассказал следующий случай. Наш дежурный катер был подан к суворовскому трапу, чтобы отвезти старшего флаг-офицера Свенторжецкого[112] на белый «Орел». Сей гробокопатель (как называет Кладо штабных) с важностью проследовал на катер, не только не подав руки Шупинскому, но даже не ответив на отданную честь.

Затем между ними произошел следующий диалог: Шупинский, прикладывая руку к козырьку: «Куда прикажете везти? – «Нагоспитальный "Орел"» – «Разрешите отваливать?» – «Отваливайте».

Шупинский (рулевому): «Заболотный, отваливай на “Орел”».

Свенторжецкий (указывая на штурвал Шупинскому): «На руль, пожалуйста».

Шупинский опешил и переспросил: «Что-о?».

Свенторжецкий: «На руль».

Шупинский: «Нет, на руль я не встану».

Свенторжецкий: «Тогда к трапу».

Шупинский: «Заболотный, к трапу».

Свенторжецкий (после того, как катер снова пристал к трапу): «Можете быть свободными», и после этого отправился на «Орел» один. Шупинский вышел наверх и доложил о всем происшедшем стоявшему тут флаг-капитану, на что тот ответил: «Разберем, разберем».

После этого «Суворов» разделился на два лагеря. Одни, преимущественно штабные, стояли на стороне Свенторжецкого, судовые офицеры – сочувствовали Шупинскому. После этого, вахтенные флаг-офицеры стали делать относительно Шупинского прямо-таки гадости, вызывая его ежеминутно наверх и задавая идиотские вопросы, в роде следующего: «У Вас какой дежурный катер № 1 или № 2, и т. д.». В конце концов, чтобы не бегать взад и вперед, бедный Андрей Павлович принужден был сесть в штурманскую рубку, тут же наверху и сидеть там все время. В заключение всего, Андрей Павлович был отпущен домой в половине 1-го ночи, тогда как дежурный катер с «Нахимова» уволен в 6 часов вечера.

Когда об этом узнали у нас, в кают-компании поднялись шумные толки по поводу зазнавшихся штабных гробокопателей, причем на их головы сыпалось немало проклятий и ругани за действительно гадкий поступок. Начали судить, что делать – решено, в конце концов, послать Свенторжецкому письмо, в котором от лица всей кают-компании показать ему всю некрасивую сторону его поступка и выразить свое порицание. В 2 часа дня уже был получен приказ. Очевидно, Свенторжецкий поставил адмирала на свою точку зрения, ибо приказ гласит, что «мичман Шупинский, находящийся при руле парового катера» и т. д. Кончается приказ так: «Снисходя к молодости Мичмана Шупинского, не предаю его на этот раз суду, а предписываю арестовать на 7 суток с приставлением часового».

С этим же приказом прислали и приказ о прапорщике с «Урала». Прапорщик Зайончковский[113], который оказывается также пьян во время мордобития, лишается офицерского звания, исключается из кают-компании и не увольняется на берег до прихода в русский порт.

Итак, возвращаюсь к Шупинскому. Когда получен был приказ, то он уже окончательно утвердил нас в нашем намерении послать Свент[оржецкому] письмо. Больше всех, конечно, горячился Бубнов, который тут же предложил Шупинскому вызвать Свенторжецкого на дуэль по окончании войны, написав ему, однако, об этом тотчас же. В заключение он утешил Шупинского, дав торжественную клятву, что в случай, если Шупинский будет убит на дуэли, то он, Бубнов, заменяет его и также стреляется. После Бубнова должен становиться я, за мной Щербачев и, наконец, Сакеллари. Несмотря на то, что эта мысль пришлась всем по вкусу, ее решено отложить до более подходящего времени, ибо конца войны еще не видно, а мы сами задолго до дуэли можем отправиться к праотцам без благосклонного участия Свенторжецкого, а лишь при помощи какого-нибудь прескверного японского снаряда. Итак, решено послать письмо. После многих совещаний, споров и переделок письмо, наконец, было составлено. Вот оно:

«Милостивый Государь Владимир Евгеньевич.