«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах

Благодарю Вас за то письмо, которое я получил сегодня тотчас же по постановке на якорь от кают-компании броненосца “Орел”. Спешу Вас уведомить, что все документы, как и письма, относящиеся к возникшему между нами делу, мною уничтожены. Твердо уверен, что отныне между нами упрочатся товарищеские отношения и никогда больше не возникнет такой переписки, не только в такое тяжелое время как теперь, о котором, может быть, эскадра и не помышляет (на что он намекает – неизвестно), но и во время глубокого мира. Прошу Вас передать кают-компании мои уверения в совершенном уважении.

Уважающий Вас и преданный лейтенант Свенторжецкий».

Нечего греха таить, что у нас все сильно обрадовались такому благополучному исходу довольно грязного дела, в которое мы попали. Этот же день, т. е. 1 февраля, ознаменовался приходом «Олега», «Изумруда», «Риона», «Днепра» и двух миноносцев – «Грозного» и «Громкого». Они еще в море встретились с нашей эскадрой и по приказанию адмирала прямо после громадного перехода приняли участие в общих маневрах. Вечером все вместе вернулись на якорную стоянку. На другой день все пошло по-старому. Кажется, конца не будет стоянке в Носси-Бе. Почти каждый день кто-нибудь да умирает, и то и дело видишь отваливающий от госпитального «Орла» миноносец с приспущенным флагом. Это дежурный миноносец идет в море хоронить покойника, и вслед за ним с судов торжественно несутся по рейду стройные звуки «Коль Славен». Грустное зрелище.

Nossi-B'e. 2-го Марта

Давно не брал в руки пера и не дотрагивался до своего дневника. Да и что было записывать, жизнь наша также в высшей степени однообразна. Одни и те же ученья, редкие выходы в море на стрельбу и на эволюции и, наконец, последнее время бесконечные погрузки угля. Таскали нашего бедного брата – мичмана с транспорта на транспорт и в заключение, как последний аккорд, мы 2¹/₂ дня грузили уголь у себя, приняв около 2600 тонн. Такого количества угля еще никогда не было на нашем броненосце. Что ж делать, приказано взять и взяли, и я уверен, что если бы приказали взять 3000, взяли бы и 3000.

Небольшим развлечением для меня явился как-то суд особой комиссии, назначенной на нашем корабле, под председательством Юнга. Добровольский предложил мне и Сакеллари быть делопроизводителями суда, на что, конечно, мы охотно согласились, так как, во-первых, предстояло интересное нахимовское дело о бунте из-за сухарей, а во-вторых, как для меня, так и для Сакеллари, представляла интерес уже и самая процедура суда, ибо как мне, так и ему приходилось впервые присутствовать при решении человеческих судеб, а тем паче принимать в нем участие. Вскоре, однако, выяснилось, что делопроизводитель нужен только один, а не двое, и один из нас должен был остаться за флагом. Мы бросили жребий, который, к моему огорчению, пал на доктора Ватсона (новейшие клички: я – Шерлок Холмс, а Сакеллари – доктор Ватсон, почему – неизвестно). Я тем более был огорчен, что дело должно было слушаться при закрытых дверях и поэтому остаться в тайне. Однако вскоре я утешился и думаю, что для этого постарался Добровольский, т. к. я был назначен дежурным офицером и имел право присутствовать на суде. Положим, что обязанность моя была не из особенно лестных, ибо она заключалась только в вводе и выводе подсудимых и свидетелей, но я не обращал на это внимания и очень был доволен своим назначением. Первое время в кают-компании надо мной подшучивали, называя то Держимордой, то Свистуновым, но, видя, что я и на это не обращаю никакого внимания, перестали.

Ровно в полдень раздался с нашего корабля пушечный выстрел и на грот-брам-стеньге взвился гюйс. Это обозначало, что началось заседание суда особой комиссии. Подсудимых было 5 человек, обвинявшихся: четверо – в том, что не расходились из фронта и кричали «хлеба, хлеба», а пятый в том, что громко произнес фразу: «Командира и ревизора следует придушить». Свидетелей было человек 5–6 офицеров с командиром Родионовым во главе и 8 человек нижних чинов. Суд начался. Место – адмиральская столовая. За длинным столом посредине сел командир. По одну сторону его Лейтенант Храповицкий[115] и Никонов, по другую – Саткевич и Богданов[116]. За маленьким отдельным столиком сидел Сакеллари, а рядом с этим столиком сиротливо на стуле примостился я.