Орельен. Том 2

Люсьену Морелю было, должно быть, не больше двадцати шести лет, но, глядя на этот преждевременно облысевший лоб, довольно редкие темно-русые волосы, зачесанные назад, на эту приземистую фигуру, ему вполне можно было дать все тридцать, хотя припухшая верхняя губа, большие выпуклые глаза и нос с горбинкой придавали его лицу отчасти ребяческий вид. Никто бы не назвал его некрасивым, но все портило почти приторное выражение доброты, жирная кожа, блестевшая у крыльев носа и на висках, и слишком густые черные брови. На щеках заметны следы пудры, пожалуй, чересчур белой для кожи такого оттенка. Словом, мужчина, который явно следит за собой. Во всяком случае, за своим туалетом. Но странно другое… Береника ни разу не говорила о том, что у него нет руки…

— Вы еще побудете в Париже?

И тут же Орельен испугался, что эта светски безразличная фраза с головой его выдаст. Что за идиотская мысль явиться без зова на улицу Рейнуар?

— Мы уедем сразу же после Нового года, Береника ужасно жалела, что не увиделась с вами…

— Я был занят последние дни… Но надеюсь…

— Не извиняйтесь, пожалуйста. Я вас прекрасно понимаю. Береника жалела потому, что вы были так любезны с ней во время ее пребывания в Париже, а ей очень нужно было рассеяться.

Нестерпимо! И все же Орельен не мог заставить себя отвести глаз от пустого рукава. Вообще-то Орельен не особенно умел поддерживать беседу. Он был лишен дара светского красноречия. Да и что мог он сказать Люсьену Морелю? А Люсьен Морель, казалось, чувствовал себя более чем непринужденно. Что это — наивность или лицемерие?

— Я очень счастлив, — продолжал он, — что мы увозим с собой малышек… Береника просто обожает детей.

— Вы увозите девочек? — переспросил Орельен, только чтобы поддержать разговор.

— Да, увозим. Эдмон с Бланшеттой уезжают, они будут кататься на лыжах, ну и отдают нам пока девочек… Я рад за Беренику… Ей всегда так хотелось иметь детей… — Люсьен вздохнул и провел ладонью по лбу. Потом взглянул на Орельена таким бесконечно добрым взглядом, что тому стало неловко: — Знаете, я иногда думаю, почему бы нам не усыновить ребенка. А то ведь Береника не может чувствовать себя счастливой. Да, не может! — Он снова вздохнул: — Возможно, вы спросите, зачем я начал такой разговор? Подумаете, что… Но должен сказать, мне столько о вас говорили… мне даже стало казаться, что мы с вами знакомы, положительно знакомы. Я все болтаю о своих делах и ничего вам не сообщил о здоровье Бланшетты! Бланшетта совсем, совсем поправилась…

— Я так и думал… раз она выходит из дому…

— Она уже несколько дней выходит… Состояние у нее вполне удовлетворительное, осталась только легкая неуверенность при ходьбе… как бы вам сказать, нет прежней твердости. Впрочем, мы об этом стараемся не говорить. Понятно, она до сих пор грустит, да, да, грустит… Горы, свежий воздух, снег пойдут ей на пользу. Передать Бланшетте, что вы заходили справиться о ее здоровье?

— Но… конечно…

— Я скажу, вернее Береника скажет… Бланшетта до сих пор чересчур возбудима. Женщинам между собой проще… Береника будет очень рада, когда узнает, что вы заходили… Вы знаете, Береника сама даже не понимает, какая она… Мне казалось, что она совсем не любит Бланшетту… И вот в этих обстоятельствах…

До ужаса доверительный тон, которым все это сообщалось, открыл глаза Орельену. Тут было недоразумение. Все, что Морель знал об Орельене, касалось Бланшетты. Двойная игра Береники со скоростью света проникла в сердце Орельена. Он представил себе молодую женщину в ее обычной жизни, в этом доме, чересчур роскошном и богатом, бок о бок с мужем, явившимся в недобрый час, безумье Бланшетты, шуточки Эдмона и ужасную игру в прятки, беспрерывную, ежеминутную.

— Мне очень жаль, что я не застал дома Эдмона, — с трудом выдавил из себя Орельен. — Последнее время он просто неуловим.

— Вот именно, неуловим! Я и сам вижу его только изредка. Но он успел рассказать мне о «Косметике Мельроз», и я знаю, что вы тоже участвуете в этом деле…

— То есть…

— А это, если угодно, еще одно звено, укрепляющее нашу связь, ибо, дорогой мосье, официально заявляю вам: я тоже дал свое согласие! Да, да, согласился!

Он с комически важным видом поднял указательный палец.

— Теперь мы с вами, мосье Лертилуа, компаньоны. Прекрасное дело и само по себе, а, главное, благодаря участию Эдмона! Если не ошибаюсь, вы вместе с ним были на фронте?

Пришлось сказать «да», и аптекарь тут же пустился в пространные рассуждения насчет войны. Впрочем, Орельен слыхал их уже десятки раз. И он вежливо прервал господина Мореля:

— Вы имеете все основания судить о таких вещах…

Морель озадаченно замолк. Потом взглянул на свой пустой рукав и весело рассмеялся: