Оренбургский платок

Американские Соединённые Штаты по постановлению конгресса уполномочили Всемирный Колумбов комитет при международной выставке, устроенной в Чикаго в 1893 году, выдать медаль госпоже Рыковой (Оренбург, Россия) за присланные на выставку платки. Выставленный материал состоит из козьего пуха, искусно подобранного и расчёсанного рукой, отличается необыкновенной лёгкостью и шелковистостью. Изделия замечательны по своим оригинальным и богатым узорам, что свидетельствует о большой опытности в ручном вязании.

Вон оно как заокеанская Америка про нас-то!

24

И на коз честь пала.

Добрые платки эти работают из пуха козы, что припожаловала к нам то ли с Тибета, то ли с Памира.

Народ высортировал самолучшую породу. Отменней и не надо как подладилась она к нашей жизнёнке.

Летом в оренбургских степях и предгорках сорокаградусная жара. Зимой сорокаградусные морозы. Ураганы срывают с ног лошадей.

И от зноя, и от стужи спасает коз подшёрсток. Мягкий, нежный пух. Он тонок, лёгок. Его способно прясть.

За такие плюсы заграница живо-два проторочила дорожку к нашему пуху и напала на него, как гуси на мякину.

Парижане накатились ладить шали.

Англичане затеяли мастачить пуховые платки на наш манер. Отчего так и прозвали их сами «имитация под Оренбург».

Всё бы оно и ничего, да не по карману оказалась приятность таскать пух по кругосветью из края в край. И отважилась тогда заграница завезти на расплод самих наших коз.

В 1818 году французы отрядили в нашу сторону посланника своего Жубера. Пролаза этот так и так излетал нашу землю. Где коза во дворе, туда и чужедальний козёл с бородой...

Гонялся, гонялся, а надёргал-таки тыщу триста горьких козушек и, ох, смерть моя, родимец тебя уходи, пешим порядком погнал балахвост[29] экую тучу к морю.

Вряд ли какая платочница и раз была на море.

Так зато козушке-то нашей чести что! В Крыму уже чин чином спроводили на корабль. А с корабля коза выше коровы в поле.

Проводили, уняли мостки да и покатили несчастных.

Сегодня Стамбул, назавтра тебе вид ещё почудней.

А там и сам Марсель...

Всё про всё лишь третинка снесла долгое странствие в духотище трюмов, набитых битком.

За козами смотрели – не всякая мать смотрит так за своими детишками. Всё одно проку пшик. В самой скорой скорости шерсть козы решилась всех тех плюсов, заради чего её и везли.

Не ужилась, не приняла наша козушка и Англию, и Южную Америку.

Разборчивая, умница. Всё на стороне не по ней.

Да что его кивать на заграницу?

Уже в наши дни недавно вот совсем, переправили партию коз на Кавказ.

Чего уж лучше? Юг! Живи не хочу!

И не захотела!

Юг она любит. Да только нашенский. Уральский. Щедрый на свирепые морозы и зной.

Козушка наша чувствует себя как дома только дома.

Вот про что я услыхала от Цветочки.

Отворила мне Цветочка глаза.

Заворожила меня история.

Заворожила и сама Цветочка.

Заворожила и поверх меры подивила.

Бабака я на слово скорая. Не по мне топтаться вокруг да около. Напрямки и полосни:

– Как-тось ты не по-столичански речи лепишь. Не обижайся, и словом и манерами не городская ты будешь. Выговорка у тебя вроде как наша... Иль, можь, подыгрываешь мне?

Смеется:

– Ворона соловью не подпоёт.

– Какая ж ты ворона? – согневилась я. – Не сплетай чего лишнего... А всё ж в интерес вбежать...Ты всё вот подпускаешь: наша козушка, юг наш уральский... Ты так говоришь, вровняшку ты нашенская откуда из Надеждинки иль из Черкасс.

– Тёть Нюр, – пала мне к груди, – да как же мне ещё прикажете говорить, если мои родители-удивители в Полтавке! Это в нашем же, в Саракташском, районе. Выше туда по Большому Ику... В Полтавке я народилась, выросла. В МГУ прорвалась с боями неместного значения. Всего на месяцок расслабилась после вступительных баталий, потеряла бдительность, и я уже в плену. Замужем за столичанином.

– О! – вознесла я палец. – Вона какие мы оренбургские! На сами на Воробьёвы горы взлезла. Слаще тебя благоверный никого во всей Московушке не сыскал! Ай да оренбургские! Ай да оренбургские! Вот так мы! Вот так мы!!

25

Русский что увидит, то и сделает.

Как-то я с Мишей – это внучок, назвали так в честь дедушки, Михаила моего, – пошла это я с Мишей на станцию встречать Веру.

Пришли. Поджидаем рабочий поезд.

А вокруг хорошо-то как!

На небе ни хмуринки. Погодушка вкрай раскружилась.

Солнечный март играючи ломал зиме рога, доил крыши. Озоровато гнал с весёлых нагорков сердитые ручьи.

Увидал мой Миша утку в канаве с талой водой, насмерть переполошился. Заходился это выгнать утку из лужи.

Взахлёб сорочит:

– Бабаль! Она ж простудится! У неё ангинка будет!