Оренбургский платок

– Ветер по полю шумит,
Весь казак в крови лежит
На кургане головой,
Под осокою речной;
Конь ретивый в головах,
А степной орёл в ногах...
«Ах, орёл, орёл степной,
Побратаемся с тобой.
Ты начнёшь меня терзать
И глаза мои клевать!
Дай же знать про это ей,
Старой матери моей.
Чуть начнёт она пытать,
Знай о чём ей отвечать.
Ты скажи, что вражий хан
Полонил меня в свой стан,
Что меня он отличил
И могилой наградил.
С сыном ей уже не жить
И волос ему не мыть.
Их обмоет ливень гроз,
Выжмет досуха мороз,
И расчешет их бурьян,
И раскудрит ураган.
Ты не жди его домой,
Зачерпни песку рукой
Да посей, да поджидай,
Да слезами поливай,
И когда посев взойдёт,
Сын на родину придёт!»

Побрались за руки. Невспех идём себе, идём...

Кто поёт, кто подпевает. А кто и пенье милованьем слади?т...

Не беда, какая парочка споткнётся, приотстанет.

Через минуту-две нагоняют. Рады-радёшеньки, сияют.

Поцелуй нашли!

А у меня с робким Лёней – ну тишкину мать! – ни находок, ни разговору. А так... Одни междометия... горькия...

А каюсь...

В корявой башке моей всё свербела сладкая теплиночка:

«Миленький мой Лёнька,
Мой хороший Лёнька,
Ты за талию меня
Потихоньку тронь-ка!»

Да куда!

Мысли мои он читать не мог и на самом близком отстоянии. А по части троганий и вовсе не отважистый был. Крепче всего выходило у него багровое молчание. По лицу вижу, край зудится что сказать, да рта открыть смелости Боженька не подал...

А и то ладно. А и то сердцу отрада...

Погуляем с часочек, там и снова делу честь.

5

Изнизал бы тебя на ожерелье

да носил бы по воскресеньям.

Стоял теплый май.

Цвели ромашишки.

Из села Крюковки – это такая дальняя даль, где-то на Волге, под Нижним, – наехали мастеровые строить нам станцию.

Был там один дружливый гулебщик с гармошкой. Исподлобья всё постреливал. А наведу на него смешливый свой глаз – тут же отвернётся.

Поначалу отворачивался, отворачивался. Потом и перестань.

Подступается, шантан тя забери, с объяснением.

– Говорю я, Нюра, прямо... Человек я простой...

– Что простой, вижу. Узоров на тебе нету.

– Знаешь, Нюра, как ты мне по сердцу...

– Кыш, божий пух! – смеюсь. – Кыш от меня!

– Чать, посадил бы в пазуху да и снёс бы в Крюковку...

– Ой, разве? Чирей тебе на язык за таковецкие слова!

– Да-а... Такая к тебе большая симпатия. Не передам словами...

– А чем же ты передашь-то? Гармонией?

– Нет. И гармонией не могу. – Осклабился, только зубы белеют.

– Тем лучше. Ничего не надо передавать. У меня и без тебя есть парень!

А он, водолаз, напрямки своё ломит:

– Ну и что ж, что парень. Он парень, и я парень.

Заложил Михаил начало.

Стал наведываться на посиделки.

Играл на гармошке трепака, казачка. Плясали как! Будто душу тут всю оставили...

Сормача играл...

Играл всё старые танцы.

А мы знай танцевали. Хорошо танцевали. Не то что ноне трясогузки трясутся да ногой ногу чешут.

Как ни увивался, не посидела я и разу рядком с нижегородской оглоблей. Так я его звала, хоть был он невысок.

Построили крюковские нам новую станцию.

По лицу здания, поверх окон, из края в край во всю стену написал Михаил толстой кистью чёрно: «Этот дом штукатурил Блинов Михаил Иванович в 1928 году» (как пойду в лес за ягодами, увижу, вспомню всё, наплачусь – тонкослёзая стала), написал и объявился ввечеру на посиделках. Манит эдак пальчиком на улицу.

– Нюронька! А поть-ко, поть-ко сюда-а...

– Ну!

Я как была – на крыльцо.

Иду, а он загребущие глазищи свои бесстыжие и на момент не сгонит с меня. От девчат мне дажь совестно.

– Оглобелька, – в мягкости подкручиваю, – ну ты что уставился? Глазики сломаешь...

– Не бойся, не сломаю.

– Ну, ты зачем пришёл?

– Попусту, Нюронька, и кошка на солнце не выходит.

– С кошкой дело ясное. А ты?

– А что ж я, глупей кошки?

– Тебе лучше себя знать. Так что там у тебя?

– А всё то жа... Я те, Нюронька, гостинчик принёс...

И достаёт из пузатенького кулька одно круглое печеньице.

В опаске протягивает – не беру.

– Брезгуешь? Я и не знаю, как тя и потчевать, Нюронька...

Вывалил весь кулёк на стол под яблоней.

Я и не подошла к тому печенью.

Видит он такой оборот, покачал головой, вздохнул да и побрёл к куреню, где квартировали крюковские.

6

Девичье нет не отказ.

Через недельку так нашла я копеечку орлом.

К письму.

Почтарка в тот же день исправно занесла.