Оренбургский владыка

Дутов тоже умел испытующе смотреть на людей, — остановил свой взгляд, немигающий, спокойный, острый, на одном из казаков — горбоносом, с быстрыми светлыми глазами, и выпалил, будто выстрелил:

— Резолюции!

Горбоносый невольно съежился, стрельнул исподлобья в Дутова настороженным взглядом и спросил вкрадчиво:

— А какая это будет резолюция, господин хороший?

Дутов загнул один палец:

— Во-первых, нам нужна единая и неделимая Россия. Во-вторых… — он загнул еще один палец, — широкое местное самоуправление. В-третьих, — к двум загнутым пальцам присоединился еще один, — война до победного конца. В-четвертых, — еще один — почетный мир. В-пятых, — до созыва Учредительного собрания вся власть должна принадлежать Временному правительству, — Дутов решительным движением притиснул к загнутым пальцам последний — большой.

— Ну, насчет всей власти Временному правительству — тут, по-моему, перебор, господин хороший…

— Это почему же? — Дутов не удержался, растянул губы в язвительной улыбке.

— Нет у этого правительства в народе популярности…

— У меня совсем другие сведения.

— И доверия нет, — добавил горбоносый.

— Так что же, ты считаешь, Россией должен командовать какой-нибудь немчик по фамилия Пшикман? Или Поносбург с Чихбергом? Так считаешь? — Дутов грозно повысил голос, но горбоносый солдатик — явно из примаков-интеллигентов, чинил где-нибудь в елисейских деревнях швейные машинки «Зингер» — нагло осадил войскового старшину, Дутову даже дышать тяжело стало:

— Приказ номер сто четырнадцать рекомендует офицерам обращаться к солдатам и казакам на «Вы». Как в строю, так и вне строя…

Дутову показалось, что у него перед глазами закрутились крупные зеленые звезды. Приказ № 114, подписанный Гучковым, исключал из обращения выражение «нижний чин» — его заменили простым, невыразительным словом «солдат». Полностью отменялось также всякое титулование: вместо «вашего превосходительства» к генералам теперь обращались скромно «господин генерал» и так далее. А ведь отменить старое обращение — это все равно что во главе воюющей армии поставить сопливого подпоручика.

Дутов поморщился и извинился перед горбоносым — агитационную инициативу нельзя было упускать. Через два часа он уже находился в другом спешенном полку, в других окопах…

Тридцатого апреля, ночью, Гучков подал в отставку. Офицеры вздохнули свободнее.

— Жил смешно и умрет грешно, — предположил один из казачьих офицеров, зашедший в комнатенку Временного совета, в которой сидел Дутов.

Казак этот не ошибся.

В мае семнадцатого года Дутов вместе со своим коллегой из Временного совета был принят Керенским. Разговор продолжался полтора часа.

Дутов Керенскому понравился. Настолько, что, когда прощались, Керенский долго тряс ему руку и говорил, будто купец, которому удалось продать залежалый товар:

— Заходите еще, обязательно заходите! — жесткий ежик на крупной голове Керенского смешно дрожал, кожа на лице была какой-то лиловой, странной. — Как только появятся новости — милости прошу!

А, между прочим, «залежавшимся товаром» этим была Россия.

Оставаясь один, Дутов иногда думал о своих однополчанах — как они там живут? Чем дышат? Как воюют? Сведений о том, что его полк вел какие-то успешные действия, к Дутову не поступали. Линия фронта деформировалась, фронт перестал быть фронтом, и это беспокоило Дутова.

Керенский о толковом, умеющем четко и логично рассуждать войсковом старшине не забыл — вскоре Дутов был приглашен на заседание Военного министерства. Именно он, а не Савватеев, и не член совета Греков, с которым они вместе были на приеме у бывшего адвоката, внезапно вознесшегося на высоты российской власти.

Дутов довольно потер руки:

— Этак меня скоро будут приглашать на заседания всего правительства.

Он был недалек от истины. Сидя у себя в кабинете, шумно гонял чаи с баранками, принимал посетителей и удивлялся: «Неужели так легко можно пролезть наверх?..»

Второй казачий съезд открылся первого июня семнадцатого года. Председателем съезда был единодушно избран Дутов. Стремительное движение вверх продолжалось. Все лозунги и постулаты, о которых Дутов много рассуждал у себя в кабинете в Питере, или выступая в окопах перед солдатами в рваной форме, были на съезде приняты.

После съезда Дутова начали приглашать на все заседания Временного правительства. То, о чем он мечтал, сбылось. Темные блестящие глаза его горели — Дутов был доволен собою.

Фронт тем временем развалился совсем. Солдаты, застрявшие в окопах, думали не о том, как поскорее переломить хребет грозному противнику — а ломали голову над другим: как бы смотаться в хлебный Питер, поиграть в демократию, попить самогонки, да пощупать на чердаке какую-нибудь задастую бабенку. Дисциплина в армии была вообще забыта — особенно после того, как Керенский подписал «Декларацию прав солдата» и приказал развесить ее по всей России на заборах.