Оренбургский владыка

Россия покатилась вниз, будто с крутой горы тяжелый поезд, все больше и больше набирая скорость. Керенский лихорадочно прощупывал свое окружение — он не знал, на кого можно сделать ставку, кто способен остановить это страшное разложение страны. Наконец он нашел такого человека. Это был Корнилов [21] — решительный, жесткий, умеющий воевать генерал.

Корнилов потребовал от бывшего адвоката, возглавившего правительство, восстановления смертной казни.

— Иначе ни на фронте, ни в России порядка не навести, — заявил он. — Надо, чтобы люди боялись хоть чего-то, сдерживали себя. Если этого не будет — всем нам придет конец!

— А что скажет на это Совет рабочих и солдатских депутатов? — заколебался Керенский.

Казачий совет поддержал Корнилова. Дутов поехал в Ставку, встретился там с новым главнокомандующим; вернувшись в Питер, поблескивая глазами, заявил:

— Корнилов — действительно наше спасение. Другого спасения нет!

Керенский засуетился — понял, что появилась решительная сила, человек, который, если понадобится спасать Россию, может во имя этой цели смести кого угодно, в том числе и самого Керенского. Он совершил несколько спешных поездок на фронт. Поездки эти вызвали у офицеров горькие улыбки. Неприязнь фронтовиков министр уловил очень четко и не на шутку разозлился.

— Я единственный, кто выступал против смертной казни, теперь все — хватит! — заявил он громко. — Пусть Корнилов поставит всех вас под дула винтовок!

Керенский, как всегда блефовал — он считался большим мастером по этой части. В конце концов поняв, что никогда не овладеет тонкостями военного дела, Керенский сдал свой министерский портфель террористу Борису Савинкову, сам же решил сосредоточиться на управлении разваливающимся государством. Ощущал себя Александр Федорович по-прежнему неуверенно, опасность, как он считал, продолжала исходить от Корнилова, и Керенский метался из одного угла в другой — то ночевал в Гатчине, то во Пскове, то на одной из питерских квартир.

Печать тем временем заговорила о предстоящем выступлении большевиков — партия Ленина решила вооруженным восстанием отметить полугодовой юбилей Февральской революции и преподнести Керенскому подарок. Александр Федорович заметался еще пуще — ему стало страшно.

Корнилов для наведения порядка двинул в Питер конный корпус под командованием генерала Крымова [22]. Керенский перетрухнул совсем — хоть пеленки под человеком меняй: он посчитал, что конники, находившиеся уже совсем недалеко от столицы, первым делом повяжут его, — и снял Корнилова с поста главнокомандующего, а корпусу Крымова велел возвращаться на фронт.

— В окопах для ваших лошадей найдется больше овса, чем в Питере, — сказал он.

Корнилов отказался подчиниться приказу, честный генерал Крымов меж двух огней не выдержал и застрелился. А Керенский только руки потер, будто получил от этого горького спектакля удовольствие, более того — велел вооружить питерских рабочих.

— Они покажут Корнилову кузькину мать, — злорадно пообещал он, — пусть только этот генералишко сюда сунется. Питер — не Берлин.

«Генералишко» Корнилов, — особенно после побега из австрийского плена и побед над немцами в долине реки Быстрицы, когда ему сдалось более семи тысяч германских солдат и почти полторы тысячи офицеров, — был одним из авторитетных в русской армии генералов. Буквально две недели назад, двадцать седьмого июля семнадцатого года, приказом по армии и флоту Корнилову была присвоено звание полного генерала — генерала от инфантерии. И вдруг пренебрежительное: «генералишко»! Нет, явно у председателя Временного правительства не все в порядке было с головой — перегрелся во время поездки на автомобиле по фронтам.

Керенский очень, — буквально до обморока, — боялся потерять власть, а Корнилов боялся потерять Россию, — «генералишко» прекрасно понимал, к чему все идет, понимал, какие козыри вброшены в колоду и что вообще поставлено на кон.

Тем временем в газетах появились более точные данные о мятеже, который большевики готовили в Петрограде. Были названы два дня, когда начнутся беспорядки: двадцать восьмое и двадцать девятое августа.

Ночью двадцать седьмого августа, в темноте — пора прелестных белых ночей уже миновала, где-то около полуночи Дутов срочно собрал совет Союза казачьих войск. На заседании он рассказал о дневном визите в штаб Петроградского военного округа, о распрях между Керенским и Корниловым, о фактах бегства с фронтов целых дивизий…

Члены совета сидели в дутовском кабинете с вытянутыми шеями, словно собирались задать какой-нибудь каверзный вопрос. Дутов ощутил, как по ключицам у него забегали колючие мурашки, и неожиданно понял, почему так странно и старательно вытягивают шеи собравшиеся: они ждут, не раздадутся ли на улицах выстрелы! Но было тихо, — напряженно, тревожно, но тихо.

— Вопрос перед нами стоит один, — вздохнув, проговорил Дутов, — это извечный российский вопрос: что делать? Прошу высказываться!