Ореол

– Нет, не понимаешь. Во вред это всё: толерантность, снисхождение, попытки понять и подстроиться. Всё это превращает мир в гадюшник. Только жёсткий контроль и принуждение к общим делам могут создать здоровое общество, иначе разброд и шатание. Посмотри, в какое говно превратилась та же самая Европа. Ещё недавно там было замечательно. Построил себе дом на холмах Гольф Жуан. Раньше там вокруг были прекрасные места. Да одна Ницца чего стоит. А окрестности. Но теперь и там гадюшник. И непонятно, куда податься. Всё изгадили.

Я пожал плечами:

– По мне, там и сейчас очень даже неплохо.

– Двадцать лет назад было намного лучше. И даю тебе гарантию, что в ближайшие лет десять станет куда хуже, чем сейчас.

– Так что хуже-то стало? Что там толерантность такого натворила? Мужики голые за вами там бегают или мигранты вам на ботинки плюют?

В зале появились официант и Охво. Первый проследовал к столу,

второй – на лавку.

– Надо бы ещё закуски нам заказать, Владимир Владимирович, если выпиваем.

– Это ты прав, – захмелевшим голосом согласился Марьянчик.

– Давайте, может, по рыбке уже?

Марьянчик кивнул.

– Любезный. Вы нам щуку пожарьте, а окуньков распотрошите и почистите. Потом несите окуня сюда. Да, и ещё нужны ингредиенты для маринада, – сказал я и посмотрел на Марьянчика.

– Чёрный перец, тимьян, соль, оливковое масло, лимон. Думаю, этого хватит. А ещё соевый соус, – задумчиво перечислил ингредиенты Марьянчик.

– Подготовить мангал?

– Нет, я сам. А ты нам лучше принеси пока сырную тарелку и мяско вяленое на закуску. И лепёшку какую-нибудь. Да, зелени и овощей не забудь.

Официант удалился, а мы вернулись к разговору.

– И что же вам так претит в Европе теперь? Я так и не понял.

– И геи, и мигранты, и простые мужики, которые ведут себя как бабы. Всё вместе. И правительство, которое пытается всем угодить. Это всё прокатывало какое-то время, но теперь начинаются последствия. Тут немного, там немного, а всё вместе создаёт ощущение полной расхлябанности и движения в никуда. Но скоро приезжие их прижмут как следует. Устроят им сладкую жизнь при содействии тупого промытого населения и ублюдков, которые всё это мракобесие спонсируют.

Я вздохнул и покачал головой:

– А я когда там бывал, этого всего не ощущал.

– Да это потому, что у нас уже многое переняли. Молодёжь-то нытики сплошные, ёпта. Додик с ножом одноклассников режет, а они в окна прыгают. Парней десять старшеклассников – и ничего не смогли сделать с одним хлюпиком с ножом.

Я тут же выделил для себя контрольное слово «ёпта» и подумал, что быстро его развезло на старые дрожжи, а потом сказал:

– Думаю, тут дело в другом. Жизнь стала спокойней. И у нас, и у них. Когда я учился, у нас всё было жёстко. Насчёт ножа вот, кстати. Был всего один раз за всю учёбу случай. Один забитый лох схватился за нож в классе. С бабочками тогда было модно ходить. Так он не успел ничего сказать, как ему в корпус прилетел стул. Железный такой. Не знаю, какие теперь там в школах.

Глаза Марьянчика расширились, и он задорно засмеялся:

– Вот это нормальная тема. Но в наше время я таких случаев не припомню. У нас все держали себя в руках. Воспитание было, что надо. Но у меня школа была правильная, надо признать, и такого беспредела я не встречал.

– Да, много хорошего тогда было. Но и нехорошего хватало, согласитесь.

Марьянчик печально вздохнул и кивнул:

– И мы решили похоронить всё хорошее и оставить всякое говно. Не нам с вами, конечно, осуждать, но сколько наврали за эти тридцать лет про то, что было. И про людей, и про страну… И как легко все поверили.

– Согласен. Раньше я тоже верил. Сейчас даже стыдно за это.

– Обосрать мы себя всегда умели, – вздохнул собеседник.

– Извините. Я пойду на веранду к Евгению выйду. Посмотрю на него при хорошем освещении. Слишком уж он бледный. Может, Рите сказать стоит, а то эти голодовки до добра не доведут.