Орест и сын

Он молчал, как будто медлил с решением. “Хорошо, — решил наконец. — Я даю вам десять рублей наличными, вы тащите сюда оперу, и мы ее слушаем вместе. Идет? Бросьте! — воскликнул, думая, что Инна колеблется. — Будем считать, что я пригласил вас в театр. Нас четверо — по два с полтиной на человека — божеская цена. Считайте, что я абонировал ложу”.

“Странный, — сказала Ксения, когда он вышел. — Не похож на родителя”. Чибис промямлил неразборчивое. Его отец вернулся с червонцем в руке. “Вот деньги. Вы, — поклон Инне, — несете оперу, а вы, — теперь он кланялся Ксении, — остаетесь залогом”.

ОПАЛЕННЫЙ КРАЙ

“Так-так. — Орест Георгиевич посмотрел на часы — не то передразнил секундную стрелку, не то засек время. — Интересно, чего же мы с Антоном лишились?” Ксения достала книгу из сумки: “Названия нет, автора тоже. Здесь первого листа не хватает”. — “Сейчас определим, — он держал книгу на отлете и быстро шарил по карманам свободной рукой, — и автора, и...” Левая рука подхватила книгу снизу, под обложку, как держат младенца, правая, не полагаясь на дальнозоркие глаза, потянулась к полке, но на полпути вернулась обратно. Пальцы пробежали по опаленному краю и отвернули верхний лист. “Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами...” Часовой механизм, споткнувшись, замер. У Ксении на глазах происходило странное, как будто звездочет стянул с плеч складчатый плащ.

Он закрыл книгу и крепко сжал ее между ладонями, словно склеил страницы. “Возьмите”, — возвратил Ксении и подманил кошку. Грациозное создание подошло капризной поступью и, не даваясь в руки, стало выписывать восьмерки вокруг его ног. Гладкая эбонитовая шерсть поднялась дыбом. Недвижный взгляд Ореста Георгиевича устремился в конец прямой перспективы. Ксения посмотрела на скуластую кошачью мордочку и не решилась спросить.

“Хотите, я тоже покажу вам интересное?” — Орест Георгиевич предложил, словно книга, назначенная на продажу, навела его на мысль. Он выдвинул ящик темного бюро и вынул лакированный альбом, замкнутый металлическими застежками, похожими на дверные петли. “Тут, — пальцы пробежали по обрезу, — наше семейство. Посмотрим?” — Он качал альбом на руке и смотрел на Ксению, как будто взвешивал, достойна ли. “Да”, — Ксения согласилась вежливо. Хозяин взялся за верхний угол. Альбом раскрылся, скрипнув петлями.

На первой странице под нежным покровом папиросной бумаги помещался желтоватый, немного размытый временем снимок: мальчик лет десяти стоял рядом с теленком. В самом низу ломкой вязью от руки было написано: “1860”. “Мой прадед. Дагерротип сделан в Бадене”. — “Они были богатые?” — спросила Ксения. Название места встречалось в литературе. “Земля, крестьяне... — Он немного растерялся. — Да, владения солидные. Впрочем, быстро обеднели после реформы. А это мой дед”.

Ксения смотрела на скуластое лицо, обложенное прямоугольной бородкой, и слушала, что дед был форменным разночинцем, любил шить сапоги, сам растягивал кожу, сам сушил ее, всю кладовку заставил колодками. Орест Георгиевич махнул рукой на лабораторную дверь: “Бабушка сердилась, потому что была светской львицей, а муж ходил по дому в фартуке и с молотком. Человек должен быть гармоничным…” — Он изменил голос, словно передразнил. Дама на фотографии не походила на светскую львицу — полная, с чуть одутловатыми щеками. “Но, как ни странно, счастливый брак, — сказал Орест Георгиевич и, как будто восстанавливая какую-то непонятную Ксении справедливость, добавил: — Химик, дружил с Менделеевым, одно время входил в коллегию присяжных”. — “А где же ваш отец? Он тоже хотел — гармоничным?” — Ксении стало интересно. Орест Георгиевич нахмурился. Не поворачивая страницы, он показал рукой на книжную полку: “Тоже был химиком. А теперь — чай пить. Антоша, подавай парадный сервиз”.

Уже не для гостьи, для себя он перевернул еще один лист. Ксения успела заметить молодую, коротко стриженную женщину: она стояла за плетеным креслом, легко опираясь рукой о спинку. Шаль, расшитая по полю мелкими звездами, лежала, брошенная на поручень… Первый раз в жизни Ксения пила чай, сервированный так превосходно. Тяжелая скатерть седела крахмальным отливом, чашки на широких блюдцах повторяли формой кувшинки, коричневые кружкиv чая стояли в раскрытых венчиках. Высокий чайник гнул лебединую шею, склоняясь к лепесткам. На самом краю стола, отложенная рукой хозяина, лежала лакированная книга, запечатанная металлическими застежками.