Орест и сын

Непреклонные ангелы не удостаивали и взглядом. Эти, если что, отопрутся... Пусть попробуют! Инна напрягла икры, но жилы под коленями не натянулись. Она согнула колени: прыжок вышел сильным и упругим, ей показалось, что ноги зависли над землей. “Эй!” — крик получился слабым: упал, не долетев до стены. Ангелы светильника молчали. “Ах так! Ни в чем не повинного, — ухватившись обеими руками, Инна трясла ограду, — это вы можете! Глядеть как ни в чем не бывало!” Бессилие сковывало руки: подлые птицы не слышали ее бормотания. Красная ярость текла по рукам.

Руки упали, перебитые мыслью: Инна замерла, вспоминая. Ярость мешала сосредоточиться. “Как же это, когда так убивают…” Вспомнила. Жертва. Подлые птицы, обсевшие крыши. Так они предупредили ее. “Что, думаете, испугалась? Не на такую напали…”

За спиной сквер, там рыть нельзя — милиция напротив гостиницы. Оставался Александровский сад. Взяв за лапы, она тянула на себя. Ступень за ступенью. Собачьи лапы выскальзывали. Далеко не уйти.

Инна села и уперлась лбом в ограду. Картофельная сетка осталась с другой стороны. Просунув руки сквозь прутья, она дернула за лямки. Клубни посыпались и раскатились. Скатав пустую сетку, как чулок, она натянула на тощее туловище. Задние лапы торчали сквозь ячейки. Под ногой хрустнуло. Лапы волоклись по земле.

Кажется, она попала в розарий. Прямо под ногой — неглубокая рытвина. Ветки и сухие листья: осенний мусор. Снег лежал неплотно. Она хватала рогатые сучья, путаясь в ветках. Еловые иглы жалили, как скорпионы. Кровь шуршала в ушах, словно за спиной стрекотала саранча. Она рыла, не оглядываясь. Варежки, пропитанные снегом, стали липкими. Инна стянула их и бросила на дно ямы. Яма получилась как раз.

Она протянула руку и погладила. Розоватый тающий снег сочился с ладоней. Комья земли падали картофельными клубнями. Стягивая с роз, Инна подтащила колючий еловый ворох. Положив последний слой, она оглядела: еловые лапы лежали хорошо.

Инна встала и отряхнула колени. Теперь не доберутся. Грязь растекалась по рукам. Под грязью сочилось красное. Она обтерла мешком. Холстина была липкой и мокрой. Яд мертвой собаки… Если попадет в кровь — конец. Инна выбралась к фонарю и подставила ладони под свет. “Как же его? Новый человек… Базаров... Резал какую-то лягушку...” Оглянувшись, она принялась вылизывать ладони, пока не остановила кровь…

Родители и брат ужинали. На цыпочках Инна прокралась в комнату и включила телевизор. Экран занимался, расползаясь от точки. Далекая рубиновая звезда, горящая на Спасской башне, медленно выплывала из глубины. Инна ждала, что сейчас она заполнит всю ширину экрана, растянув по сторонам пять горящих лучей. Видимо, изменили заставку, потому что, скользнув в правый верхний угол, звезда показала Инне только три лепестка. За рамкой экрана скрывались два железных остова. Сжимая и разжимая пальцы, Инна подалась вперед и, дождавшись пунктирного сияния, зашептала:

Лети, лети, лепесток, через запад на восток,
через север, через юг, возвращайся, сделав круг,
лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели, вели...

Инна знала, о чем надо просить. Enfant — самое страшное, что могло случиться. “Вели, чтобы я не была...” Верхний лепесток клонился, готовый обломиться в основании. Заглядывая в глубину эфира, Инна теряла секунды. Сейчас. “Их дети пришли за вами… Ты — жучка приблудная…” — Она застонала, собираясь с духом. Набрякшая трехпалая звезда призывно мигала, готовая выполнить правильное желание. Инна лизнула ладонь и, чувствуя, что гибнет безвозвратно, велела надувшемуся от крови лепестку:

Вели, чтобы я была не жучка, а его дочь!

Чернеющий лепесток скорчился разбухшей пиявкой. Злобная, оглушающая музыка, науськанная башней, кинулась на нее с экрана. Безудержные, необъяснимые помехи шли по эфиру: Спасская башня корчилась от злобы. Красный лепесток падал на камни площади.

Картинка погасла. По экрану бежали ровные линии. Борясь с помехами, станция переключила на Ленинград. Из эфирной черноты, как из дыма, явилась новая заставка: высокий заиндевелый собор. То, что казалось неописуемой громадой, стало маленьким и далеким. Безгрешные ангелы, поворотив нечеловеческие лица, глядели на Инну издалека. Теперь они были мелкими, как саранча. Ангельское воинство, одетое в солдатские шлемы, держало подступы к куполу. Сделав выбор, в котором гибли и она, и отец Чибиса, Инна грозила вооруженным ангелам пустым, сжатым до крови кулаком.

Глава IX. МУЖСКАЯ ТАЙНА

В последнее время отец изменился. Который вечер, зарываясь в рукописи, он просиживал за письменным столом допоздна. Заметив бумажное упорство, Чибис спросил о защите, но отец поморщился: “Назначат”. На листах, расползавшихся по столу, чернели ряды формул. “Что? Новая идея?” — Чибис приблизился и заглянул. Отцовские глаза сияли энтузиазмом.