Орест и сын

Светлана в доме не появлялась. Об этом Чибис не заговаривал. С тайным облегчением он угадывал серьезную размолвку — следствие непонятной подвальной истории. Вставая из-за стола, отец бродил по дому мрачнее тучи, словно счастье, зажигавшее глаза, исчезало, стоило отвлечься от бумаг. О пропавшей фотографии он не спрашивал: может быть, не заметил? Неделю назад Ксения твердо обещала, что Инна отдаст.

Сегодня она затащила его в раздевалку, за сморщенные мешки, и, склонясь к уху, передала разговор с Инной. Выходило, что отец сам отдал Инне мамину фотографию, потому что признал необычайное сходство. Оглядевшись по сторонам, Ксения поведала об Инниной догадке: они — брат и сестра, то ли двойняшки, то ли близнецы, но Инну по какой-то причине отдали чужим. Ксения сказала, что давала слово, но Инна сама нарушила — не вернула. Самое главное заключалось в том, что она решила докопаться до правды. Это пугало Чибиса.

Возвращаясь домой — пешком через мост Лейтенанта Шмидта, — он обдумывал Ксеньин рассказ, вертел его так и этак. В иных обстоятельствах от Ксанкиных слов можно было отмахнуться. Теперь, когда в подвале что-то случилось, Иннина версия становилась единственно правдоподобной. Иного объяснения Чибис подобрать не мог.

Он затворился в комнате и развернул изрисованный обойный лист. Похоже, отец действительно скрывает правду. Чибис вспомнил морщинистый белый платок и ужас, с которым он повторял: “Предаст и погубит…” — Ксанкины безумные слова. Предательство и гибель. Здесь скрывалось тайное, пугавшее отца.

Вглядываясь в знаки, Чибис вдруг осознал: если Иннина догадка — правда, значит, все меняется. Появление сестры разрушало основы его тайной теории. Она сама могла обратиться к бабушке и выведать у нее тайну. Бабушка, укравшая невестку, не допустит смерти родной внучки.

Чибис сидел напротив круглой ниши, в которую забилось окно. Его посредничество становилось лишним, а значит, и Ксанка, и риск, и вакцина. Об этом Чибис думал с тайным облегчением: выбрав Ксению, он допустил ошибку. “Конечно, — Чибис складывал объяснение, — Ксанка не справится… Она — простодушная. Бабушка обведет ее вокруг пальца…” Он бормотал, избегая главного, потому что боялся себе признаться: если б все начиналось сызнова, в качестве новой матери он выбрал бы не Ксению…

Кисти рук налились пульсирующим жаром. Мысль сверкнула и сложилась. Он вспомнил: касаясь пальцами, Павел Александрович поворачивал ее лицо… Стены, уходившие под потолок, клонились сводами. Чибис сморгнул, стараясь спрямить кривизну. Комната не слушалась: пользуясь сгущением тьмы, она вероломно углубляла своды. “Господи… Что же я… Как же можно?.. Сестра”. Чибис склонил голову на руки и услышал звонок. Суетливо свернув обойный лист, он поднялся и пошел открывать.

Иннино лицо было бледным и тонким, как во сне. Сдерживая дыхание, Чибис посторонился. Не здороваясь, она прошла в комнату. Кисти рук набухли. Боясь выдать себя, Чибис спрятал руки в карманы. “Ты один?” — она спросила, отводя глаза. Чибис кивнул. “Поди и принеси ваш альбом”, — та, которую он выбрал, приказала ровным голосом. Чибис вспыхнул, но не посмел возразить. “Нет, постой”. Чибис замер в дверях. “Сначала я расскажу тебе одну историю. Со мной случилось странное, но это — не сон. Там, — Инна махнула рукой, — есть собор и ангелы. Они стоят на ужасной высоте. Мне, — тут Инна усмехнулась, и Чибис шевельнул кончиками пальцев, — все-таки удалось добраться. Они сидят у светильника, а я стояла на краю”. — “На краю чего?” — он переспросил. “На краю крыши, — она уточнила раздраженно, — но тогда я умела летать. Понимаешь, эти ангелы… Они — подлые. Что-то там караулят, какую-то тайну… Здесь, — она повела рукой по сте- нам, — спрашивать некого: или не знают, или врут. Так вот, эти ангелы догадались, что я доберусь до самого верха и все узнаю и тогда — что-то совсем изменится, только я не знаю — что”. Чибис молчал зачарованно. То, что она говорила, было сущим безумием, но за ним, словно новое солнце, загоралась еще непонятная правда.

“Я стояла совсем близко и видела, как они испугались, но я испугалась больше, потому что опускалось небо… Я сумела удержать”. Чибис вдохнул, набирая воздух. Инна остановила, подняв ладонь. “Удержать?” — он выдохнул эхом, узнавая свой сон. “Я видела их лица, я смотрела… Мне стало так страшно, что я не выдержала и прыгнула, но они сами струсили и подменили меня. Успели подменить бездомной собакой. Потом я нашла ее под стеной, но главное…” Чибис шагнул вперед, не вынимая рук. “…главное, это никакая не собака, а человек. Я узнала по глазам: сначала мы шли за картошкой, а потом они принесли его в жертву... Ты мне не веришь?”

Сон, который она рассказывала, становился все яснее и прекраснее. Во сне она умела летать, и не смеялась над ним, и говорила с такой непостижимой и щемящей отвагой, какой не бывает наяву. “Они думали, я буду прыгать и вилять по-собачьи, благодарить, что меня подменили, и больше не сунусь в их поганые тайны. Но я — не стану, потому что уже прыгнула, а значит, считай, У-М-Е-Р-Л-А.