Орфей

Перед походом в сторону Наташи Нашей мне пришлось отнести наполненную тарелку на свой столик. Взамен я прихватил пустую. В жизни мне всего этого не съесть. Кружку с Кузьмичевой ряженкой я держал в руке.

— Приятного аппетита, Наташенька, и доброго вам утречка. Будьте добреньки, уделите забывчивому Альцхаймеру от вашего изобилия.

Опять-таки не спросясь, уселся за чужой столик. Наташа Наша судорожно проглотила. Робко кивнула. Несмело улыбнулась. А ведь я с ней вот так близко впервые. Личико у Наташи Нашей скуластенькое, смугленькое. Над губкой пушок черенький, за очками глазенки черенькие-раскосенькие. Буряточка какая-нибудь Наташа Наша, или там… друг степей калмык. А то и — ныне дикий тунгус. Судорожно-робко-несмело. Очень может быть.

— По… пожалуйста. — Сделала жест, будто хотела пододвинуть ко мне сразу все. — Конечно. Берите. Раз так… Я уже сыта. — И покраснела.

— Да мне бы хлебушка только. — Я бесцеремонно рассматривал ее в упор. — Так-то мне надавали всякого. Народ у нас в Крольчатнике нежадный.

— А у меня салаты только…

— Хлеба не кушаете, фигуру бережете?

— Нет, я…

— Бросьте, Наташенька, голодания да диеты всякие — то глупость несусветная. Вот Мор, знаете? Который Томас. Ну, «Утопия», знаете? Он чувство насыщения ставил превыше всех наслаждений. Даже полового, представляете? Да и что вам себя ограничивать, у вас и так все в порядке, хай стандарт, Джейн Фонда-лук-алайк. Вы на Ларис Иванну взгляните. Лопает себе эклеры и в ус не дует. И правильно. Мор, он не дурак, что насыщение ставил перед сексом, хоть в его времена небось и слова «секс» не было. Когда он там, в пятнадцатом, да? В шестнадцатом, в начале? Что, было такое слово? Вот не подумал бы… А вы знаете, что он ставил на третье место среди всех физических удовольствий? Сперва, значит, покушать, потом любовь, а следом… Не к столу, конечно, будь сказано, но мы же люди взрослые, а это, согласитесь, любопытно…

Ох, несло меня, несло! Наташа Наша поеживалась и смугло пламенела, пока я ей подробно и со смаком перечислял не к столу будь сказанное у выдающегося английского гуманиста, основоположника утопического социализма. Сам, почти не заботясь о том, что там выговаривает мой язык, искоса поглядывал на вход. К неудовольствию моему, там пока больше никто не появлялся.

— …значит, договорились? Да? Что нам мешает устроить маленький пикничок? Такой, знаете, на обочине жизни? И пускай присоединяются все желающие. Пусть цветет сто цветов, мы тоже люди нежадные… А послушайте, Наташенька, а пригласите вы меня в гости! Не-ет, Бога ради, ничего дурного! Стопроцентная порядочность. Но ведь скучно же так, право слово. Завтрак, обед, ужин, в самом деле, как кролики у кормушек. А мы посидим! Поболтаем! Я знаю уйму анекдотов. Например: идут в двадцать втором веке по Сахаре Рабинович и Иванов… Или давайте к кому-нибудь нагрянем? Давайте нагрянем?

— Это же запрещено, — отважилась пискнуть Наташа.

— Что запрещено? Кому? Кем?

— Ну, вы разве не подписывали обязательство?

— Никаких обязательств никому я не подписывал. Я, если угодно, вообще пишу с ошибками.

Расхотелось мне шутки шутить. В дверях появился-таки Юноша Бледный. Демонстративно отвернувшись от парочки в углу, прошел к столику, который всегда занимал, когда они с Ларис Иванной приходили порознь. Держался очень прямо. Я проводил его взглядом и вернулся к Наташе.

— Так кем и кому запрещено?

— Ну как же. — Она окончательно потерялась. — Ну, не так прямо запрещено, просто…

— Просто — что?

— Не рекомендуется. Общение не рекомендуется, кроме, ну, там, на обеде или… во время принятия пищи.

— Каз-зарма, — сказал я. — А как же я вас с Ксюхой видел на дорожках? Прогуливались, щебетали о чем-то? Третьего дня с Семой на лавочке битых два часа в го резались?

— Это как раз можно. На улице.

— На улице можно, а в гости нельзя, получается, так?

— Получается… так.

— По-моему, маразм.

— Н… не знаю.

— Наташа, что же это за обязательство такое? Мне действительно ничего такого не предлагалось.

Наташа Наша сделалась совсем пунцовой. Пальчики ее замелькали, укладывая мне снедь на тарелку.

— Не знаю, — очень тихо и очень упорно пробормотала она. — Может, не всем так. Крутое яйцо вам положить?

— Наташенька-а, — задушевно позвал я, — расскажите мне, пожалуйста-а. Я же по незнанию могу чего-нибудь не того наворотить. Или рассказывать тоже нельзя?

— Да, — ухватилась она за соломинку. — Тоже. Вот, возьмите, это под соей. Вы любите соевый соус? Какао?.. — Увидев мою полную кружку, запнулась.

Не стал я ее больше мучить.

— Да нет, спасибо. Не сердитесь, Наташенька, нельзя так нельзя.

Пробормотав еще что-то, она выскочила из-за столика и пулей вынеслась из столовой. По-моему, даже на дорожку не пошла, сразу свернула в сторону.