Орфей

Огорченный всеобщим невниманием, я уселся за столик со своим корабликом и обнаружил, что кормить меня сегодня не будут. Потому что не сделал заказ. Вот оно, наше шикарное меню на десяти страницах плотного машинописного текста. В твер дых тисненых корочках. Загнул я, понятно, насчет устройства, как в простом доме отдыха трудящихся. Я забрал со стола кружку и пустую тарелку.

- Э... Александр, как там тебя по батюшке. - Я постучал, как в стену, в обширную спину. - Саня! Я заказать вчера забыл. Делись давай.

- А еще помню, Лара, мы в Коми трассу вели. За двести, понимаете, верст песок и щебень возили. Там же болота сплошные. Техники сколько потопло! Глядишь, идет тебе "КамАЗ", а глядишь - р-раз! - и нет его. Дружок мой, Санька Чекмарь, там погиб...

- Доброе утро, Ларис Иванна, - перегнулся я через плечо Правдивого.

- Ах, как же вы так, Игорь! Возьмите это пирожное, а то я не удержусь и съем. Доброе утро.

- Чего тебе? Отстань, Игореха, вон, бери там. И слушай, иди отсюда, иди ты для Бога, а? Бери у меня на столике, мало тебе?

Наворочено у Правдивого было по форме "завтрак съешь сам". Но меня-то это не устраивало. Я пошел побираться дальше.

- Кузьма Евстафьевич, пожалейте сироту.

- Бывает рассеянность, бывает забывчивость, бывает глубокий склероз, но не будем, господа, забывать о болезни Альцхаймера! - Даже голос у Кузьмича сегодня казался севшим и потухшим. - А еще молодой человек, укоризненно добавил он.

- Не будем забывать о забывчивости, а? - только и нашелся я.

Кузьмич смерил меня желтым глазом.

- Угадаете - откуда, поделюсь с вами. Нет - нет. Согласны?

- Согласен, - сказал я, развалясь на стуле напротив. - Валяйте. Шарахните в меня томом классика.

Поморщившись от моей бесцеремонности, Кузьмич прочел наизусть:

- "Болезнь развивается постепенно: сначала наступают провалы в памяти. Люди начинают забывать простейшие вещи, ну, например, как завязывать шнурки или для чего предназначен выключатель света, или где их обычное место за обеденным столом. По мере обострения болезни эти провалы становятся глубже. Зачастую больные перестают узнавать самых близких - жену или мужа. Они могут даже потерять навык приема пищи, и тогда их приходится кормить. А изнемогая от жажды, не могут вспомнить, как попросить попить. Зачастую они страдают недержанием, в самых тяжелых случаях буйствуют и могут даже быть опасны".

Закончив, выжидательно уставился на меня.

- Популярная медицинская энциклопедия! - отрапортовал я. - Издание четвертое, дополненное и переработанное. Москва, "Сов. Энциклопедия", тираж двести тысяч, старая цена - двадцать семь пятьдесят, новая цена - два рэ шестьдесят восемь кэ... Уф! - я перевел дух. - Угадал?

- Нет, не угадали. Вы какую имеете в виду реформу, последнюю?

- Что вы, что вы, шестьдесят первого года еще.

- Странно, - вновь осмотрел он нехорошим глазом, - такие вещи вы помните, хоть вас и на свете-то небось не было.

- Ошибаетесь, Кузьма Евстафьевич. Не только об эту, не только об ту, а и еще об ту, которая до той реформы, я уже пребывал в сем мире роковом. Правда, только в виде эмбриона, но значительно старше восемнадцати недель, что существенно огорчало мою незабвенную матушку. А с реформами история, которая повторяется в виде фарса, у нас, наверное, просто обхохоталась.

- Беллетристика! - провозгласил Кузьмич, помахав кукурузной палочкой в желтке над обложкой перевернутой "лицом вниз" синей книжки. - Переводная, правда, но все равно. Уж вам-то надо знать.

- Не факт. - нагло сказал я. - Я их вообще не читаю, а тем более переводных. А этот наверняка с какого-то ихнего медицинского справочника передрал. А получил как за свое. Я-то знаю, как такие дела делаются. А с вами вот - что? Неважно выглядите. Плохо спали?

- Спал? Нет... впрочем, да. Что сейчас хорошо? Берите гренки.

Только речь коснулась его самого, Кузьмич тут же увял, сник, и боевого утреннего задора у него стремительно поубавилось. Черт побери, что же никто из них настолько не переносит личные вопросы? Даже самые безобидные? Я тут же возразил себе: ты их, что ли, сильно любишь, личные-то вопросы? Да не особенно. Но мне их тут пока никто и не задавал, в Крольчатнике. Один я суечусь-колгочусь, героический герой.

- Благодарю, Кузьма Евстафьевич.

- Погодите, я еще ряженки... нет, я сам вам налью, а то ж капнете только на донышко. Знаю я вас, деликатничаете не в меру. Что у вас с лицом?

- Я умылся с мылом.

Перед походом в сторону Наташи Нашей мне пришлось отнести наполненную тарелку на свой столик. Взамен я прихватил пустую. В жизни мне всего этого не съесть. Кружку с Кузьмичевой ряженкой я держал в руке.

- Приятного аппетита, Наташенька, и доброго вам утречка. Будьте добреньки, уделите забывчивому Альцхаймеру от вашего изобилия.