Орфеи реки Невы

И поныне, когда речь заходит о Львове, возникают однобокие вопросы. Потеряла бы что-нибудь, скажем, русская архитектура, если бы его не было? Что стало бы с российской поэзией, если бы он целиком отдался науке? Вообще, можно ли его назвать музыкантом или определить его приверженцем какой-либо «профессии»? Если даже попытаться ответить на них, то мы не сможем во всей полноте отразить суть его личности. Львов обладал многими талантами. Его хватало на всех и на все. Он всегда увлекался чем-либо всерьез и уходил в новое предприятие с головой. Он разбрасывался талантами и временем, как будто был бессмертным.

Ох ты гой еси, русский твердый дух!
Сын природных сил, брат веселости,
Неразлучный друг наших прадедов!

Если уж говорить по большому счету, то сделано им было в жизни столько, что начинаешь подумывать о правдоподобности приписываемых ему заслуг. Но в то же время кажется, будто не было создано им чего-то одного, главного, внушительного, с чем бы он вошел в нашу историю, того, что заставляло бы нас невольно вскрикивать: «А, это тот самый Львов!»

Он не создал бессмертной оперы. Хотя среди прочих других оперных либретто есть то, которое он написал для гениального Евстигнея Фомина и которое легло в основу первой русской народно-бытовой оперы — «Ямщики на подставе, или Игрище невзначай». Он не написал выдающейся поэмы, хотя его переводами из Анакреона, баснями и эпиграммами зачитывался весь свет. Он не изобрел «вечного двигателя», хотя в области науки и техники он ни много ни мало был первоклассным изобретателем: ввел в строительное дело новый способ возведения построек из глины, впервые описал целебность кавказских минеральных вод, организовал производство русского сафьяна, открыл первое (!) в России Валдайское месторождение каменного угля, и не только открыл, но написал книгу «О пользе и употреблении русского земляного угля» и добился начала его добычи и изучения. Наконец, он не отстроил своего «Василия Блаженного», но был одареннейшим и плодовитейшим архитектором: почтамт в Санкт-Петербурге и Невские ворота в Петропавловской крепости, собор в Могилеве и замечательные усадьбы в разных концах России, такие, как знаменитый «Раек» в Тверской губернии, — все это дело его рук.

Не потому ли вся его жизнь обросла позднее легендами, что поразительная одаренность и внутренняя энергия его сочетались с не менее поразительной скромностью? Этот истинный Гражданин объединял вокруг себя людей, «питал» их творчество, поддерживал в трудную минуту, советовал, помогал, направлял. Но сам не стал «историческим героем» ни в литературе, ни в архитектуре, ни в науке, ни даже в музыке…

Впрочем, единственным, пожалуй, мощным напоминанием об имени Николая Львова стал тот самый невзрачный на первый взгляд сборник народных русских песен. Когда речь заходит об этом действительно эпохальном издании, то ныне всякий хотя бы немного искушенный в музыке человек скажет: да это же сборник Львова-Прача! Да, сборник, где даже не указано имя его настоящего создателя, тем не менее принес ему славу.

Однажды Львов напишет в своей поэме:

Я нашел с смычком некрашенный,
На разлад гудок нестроенный,
Я гудок взял не знаю как;
Задерябил на чудной лад,
Как телега немазана;
На колени играючи,
Поплелся ковыляючи.
Как ворона на застрехе,
Затянул было песенку,
Затянул, а неведь кому.
Не бессудьте, пожалуйте,
Люди добрые, русский строй;
Ведь не лира — гудок гудит…

Слова эти — его «кредо».

Итак, народные песни… С какой стати чиновник Горного управления занимается сбором музыкального фольклора? Что толкнуло его на эту титаническую работу, а кроме того, яа столь новое и слишком смелое для его времени предприятие? Ведь даже понятие «народная» песня утвердилось только после Львова и было введено им. До этого крестьянский распевы назывались «мужицкими» песнями, не считались музыкальными, и никто из композиторов не осмелился бы впрямую использовать сии мелодии для своих сочинений.

Я прижал к сердцу землю русскую
И пашу ее припеваючи:
Позовут меня — я откликнуся,
Оглянуся, но — не знаком никто
Ни одеждою, ни поступками.