Орфики

Поначалу я не мог понять, как ее слушать. Она издавала хор, целую толпу речевых персонажей. То взвизгнет, то застонет, то басом гаркнет, то нормальным голосом скажет. Но составляющая нормальности пугала более всего. Я сначала подумал, что с ней кто-то разговаривает, но ясно стало, что это она сама с собой на разные голоса. Причем в этом собрании не было связи, это была толпа одновременно говорящих единиц. Как только я понял это, мне стало еще страшней, и я окончательно превратился в букву – почувствовал, как костенею, как превращаюсь в этажерку линий, будто от меня, как от того дирижабля, остался только неуничтожимый каркас.

Роман Николаевич, торжественно распоряжавшийся здесь всем на свете, называл эту тетку пророчицей. Когда велел ее вывести откуда-то из подсобной комнаты, так и сказал: «Приведите пророчицу Евгению». Тетенька заторопилась, поддерживаемая под локоть, на ходу одернула платье, споткнулась, затопала каблуками… От нее несло нафталином и «Красной Москвой». Я маме в детстве на 8 Марта однажды подарил эти духи, но они ей не нравились, а я иногда подносил их пробкой к носу, чтобы научиться различать парфюмерные запахи…

Игроки негромко сообщали ставки, Барин вел себя как дирижер немого оркестра. Он взмахивал руками, ткал что-то в воздухе, словно стоял не над ломберным столиком, на сукне которого писались ставки, а за пультом. Каждый розыгрыш происходил после отмашки, что ставки завершены. По периметру залы в полумраке стояли учтивые уполномоченные, выступавшие на свет, когда нужно было вмешаться в происходящее. Одетые в водолазки под пиджак, все они обладали лицами нехорошего, непроницаемого склада, какие я видел в первом отделе своего института, охранявшем секретность нашей военной кафедры. Несколько игроков поправляли слуховые аппараты и хрипло и невнятно переговаривались; кто-то держал в зубах сигару и в тряских пальцах ножку бокала с коньяком, кто-то курил трубку, распространяя сладковатый запах вишневого табака. За длинным столом сидели три человека, что-то вроде комиссии, следившей за точностью исполнения розыгрыша; иногда Роман Николаевич подходил к ним о чем-то посоветоваться. Сам Барин во время игры сиял и был воплощенной любезностью. Его бриллиантовые запонки иногда прорезывали искрой мой хрусталик. Особенный блеск в глазах, улыбка и гладкость лица делали его неприятным. Каждому новому человеку-колоде он протягивал два пальца для пожатия и величественно указывал на его кресло.

Я не помню, когда сбился со счета, – сколько раз нажал курок. После того как оттащили рыжего, привели трясущегося толстяка. Мы с ним оба уставились на ползущую по полу голову, чьи распахнутые светлые глаза дико смотрели в никуда. И тут толстяк простонал и заскрипел зубами.

– Орджоникидзе, рынок, взрыв, очень много людей лежит, кровь, рассыпанные беляши, яблоки, кровь.

Щелк.

Щелк.

– Гурьяново, дом, взрыв, могила дымится.

Щелк.

Щелк.

– Каширская дорога, Москва, дом вздрагивает и осыпается.

Щелк.

Щелк.

– Аргун, грузовик, взрыв, лежат военные.

Щелк.

Щелк.

– Опять Орджоникидзе, рынок, взрыв, люди в крови.

Щелк.

Щелк.

– Невинномысск, горком, взрыв, люди лежат.

Щелк.

Щелк.

– Опять Невинномысск… ай, болит, голова болит, ничего не вижу, Казачий рынок, взрыв, люди лежат.

Щелк.

Щелк.

– Пятигорск, железнодорожный вокзал, два взрыва на разных платформах, люди лежат.

Щелк.

Щелк.

– Пятигорск проклятый, – Красная Москва схватилась за грудь и закачалась, захрипела, – рынок, а-а-а, взрываются два автомобиля, люди лежат.

Щелк.

Щелк.

– Кировское водохранилище, – взвизгнула пророчица, – пароход тонет, опрокидывается, трупы висят на спасжилетах под потолком в затопленных каютах.

Щелк.

Щелк.

– Еще вода… Северное море, нет… Баренцево, люди задыхаются в корабле…

Щелк.

Щелк.

– Пермь, ночь, самолет переворачивается через крыло, пролетает над крышами, отпустите, взрывается, обгоревшие тела в креслах, пристегнутые.

Щелк.

Щелк.

– Станица Кущевская, зарезанные дети, люди, много людей лежат по всему дому.

Щелк.

Щелк.

– Тула, убитые женщины и дети, пять тел сложены в ванной.

Щелк.

Щелк.

– Минеральные Воды, рынок, взрывается машина, два десятка убитых.

Щелк.

Щелк.

– Астрахань, рынок, взрыв, трое убиты, сорок раненых.

Щелк.

Щелк.

– Орджоникидзе, рынок, взрыв, девять убитых.

Щелк.

Щелк.

– Москва, концертный зал, все задыхаются, стрельба, сотня трупов.

Щелк.

Щелк.

– Отпустите… Грозный, грузовик взлетает на воздух, в кабине мужчина и двое детей, 72 трупа, двести раненых.

Щелк.

Щелк.

– Москва, теплоход на реке, пристань под Воробьевыми горами, множество народу в очереди на причал, взрыв, теплоход разорвало, люди вповалку, вещи в реке…

Щелк.

Хлюп.

Кассандра называла подлинные события, те, что потом ворвутся в мир с экранов новостных выпусков и телетайпов. Лишь те предсказания, что искупались выстрелом, не находили своей кровавой реальности в будущем.

После толстяка напротив меня уселся краснощекий долговязый парень, лицо которого успело показаться мне знакомым. Он надел очки и попробовал мне улыбнуться.