Орфологическая лексикография

Большое значение для верного понимания позиции автора имеет также четкое представление об объективном историческом процессе, сопровождавшемся созданием нормированных форм национальных языков во всем мире. Структура процесса была идентичной, что позволяет говорить об общей схеме, имеющей, разумеется, экстралингвистический характер.

Рассмотрение экстралингвистических мотивов формирования национальных литературных языков и небольшой экскурс в историю в данном аспекте не случайны, они позволяют прояснить авторскую позицию по отношению к отклонениям от норм литературного языка от того, что в сознании носителей культурной традиции ассоциируется с чем-то недопустимым.

Мы исходим из экстралингвистических мотивов образования литературных языков в системах общенациональных языков мира. В данном случае нормированная форма выступает как сознательно создаваемая, наддиалектная, обработанная и культурная форма национального языка. Экстралингвистический смысл подобного явления заключается в общеобязательности норм литературного языка, что делает его универсальным средством общения для этнически родственных групп, говорящих на вариантах одного языка. Это может быть и койне, но может быть и возвышение одного диалекта, приобретающего статус литературного языка, т.е. языка, нормы которого являются обязательными для носителей и других диалектов.

Логика подобного понимания литературного языка всецело опирается на учет принципов эволюции языковой системы во времени, когда избыточность языковых средств, дублетность и вариантность на каждом отдельном этапе истории языка убеждает в относительной «необъективности» понятия «норма» и «нормированная форма общенационального языка». Именно экстралингвистические факторы формирования литературного языка выдвигает на передний план Ф. де Соссюр. Под литературным языком он понимает «не только язык литературы, но в более общем смысле, любой обработанный язык, государственный или нет, обслуживающий весь общественный коллектив в целом» [115, 231].

Говоря о причинах и о конкретных способах образования такой формы национального языка, Ф. де Соссюр отмечает, что «с развитием цивилизации усиливается общение между людьми, один из существующих диалектов в результате своего рода молчаливого соглашения начинает выступать в роли средства передачи всего того, что представляет интерес для народа в целом. Мотивы выбора именно данного диалекта весьма разнообразны: в одних случаях предпочтение отдается диалекту наиболее развитой в культурном отношении области, в других случаях – диалекту того края, который осуществляет политическую гегемонию и где пребывает центральная власть» [115, 231].

Соссюр выдвигает вполне объективные мотивы формирования нормированного языка. Однако именно при таком подходе грань между нормой и ненормой становится весьма зыбкой. Все, что относится не к господствующему диалекту, объявляется неправильным. Неправильное в данном случае не столько является ущербным, сколько просто несоответствующим принятому. Здесь следует оговориться, что несоответствующее принятому может быть и ущербным, и не ущербным. Первое наблюдается в том случае, если принятое обладает статусом нормы вследствие оптимальности. Второе – когда статус нормы обеспечивается внесистемным, внешним влиянием. Например, политическим господством края, или иными причинами, упоминаемыми Соссюром.

Э.Косериу критикует Соссюра за преувеличение роли синхронии [49, 154], т.е. языковой данности. Разумеется, если изучать только историю языка, историю его становления, то мы будем изучать непрерывно сменяющие друг друга состояния языка. Соссюр за то, чтобы изучать языковую данность, систему вне временной эволюции, конкретный этап. Именно такое абстрагирование от эволюции, от времени предполагает и изучение нормированной формы языка, системы норм. Это обусловлено постоянными изменениями в системе норм, неустойчивостью нормы. Э.Косериу не против допущения подобной абстракции, но против абсолютизации статики.

Э.Косериу дает следующее определение нормы в ее связи со становлением системы: «норма уже, чем система, поскольку она связана с выбором в пределах тех возможностей реализации, которые допускаются системой. Выбор же представляет «внешние» (например, социальные или территориальные) и «внутренние» (комбинаторные и дистрибутивные) вариации. Следовательно, нормой определенного языка является его «внешнее» (социальное, территориальное) равновесие – между различными реализациями, допускаемыми системой» [49, 174].

Такое соотношение нормы и системы вполне логично. Однако нам представляется, что в этом случае речь идет не столько о нормах литературного языка, сколько о языковой норме как наиболее оптимальном способе выражения. В данном случае нам представляется недопустимым отождествление этих двух понятий. Разумеется, наиболее оптимальными являются те случаи, когда норма литературного языка представляет собой наиболее оптимальное средство выражения. Но весь вопрос сводится к тому – всегда ли это обстоит подобным образом?