Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)

Теория «технической измены» появилась в конце 1919 г. Ее автором и активным проводником в жизнь являлся заместитель начальника особого отдела ВЧК И. Павлуновский. Его воззрения нашли свое отражение в докладе ВЧК Центральному Комитету РКП(б) в начале 1920 г. Уже тогда чекисты констатировали, что «„технический саботаж“, как его называют некоторые, существует и сейчас все внимание контрреволюции направлено сюда и надо ждать усиления и расширения этого метода»[992].

Такого рода действий от комсостава РККА и руководящих кадров военной промышленности ожидали и белоэмигранты. Редактор издания «Белый архив» Генерального штаба полковник Я. Лисовой писал в 1926 г., обращаясь к известному советскому военному деятелю С. Каменеву что ждет от своего бывшего сослуживца конкретных вредительских действий в армии. «Вы выдерните какой-нибудь маленький, но главный винтик, — наставлял Я. Лисовой, — сломайте какую-нибудь сложную, но незаметную пружину, разведите в недоумении руками и заявите вашим совнаркомовцам — починить ее уже никак нельзя»[993].

Подобного рода призывы были не единичны и, безусловно, воспринимались чекистами со всей серьезностью. Другого и быть не могло, поскольку «техническим вредительством» могли заниматься в основном «бывшие люди» — военные специалисты, инженерно-технический персонал экономических структур и, в частности, предприятий оборонной промышленности. Все «бывшие люди» рассматривались в 1920-1930-е годы как классово чуждые элементы, а посему, вне всякого сомнения, заинтересованные в ослаблении диктатуры пролетариата и Советской власти.

Во введенном в действие Уголовном кодексе (1922) имелась статья 63-я, предусматривавшая наказание за участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений или предприятий или использующей их для того же. Под контрреволюционной целью тогда понималось свержение завоеваний пролетарской революции[994].

Как видим, закон предусматривал две формы вредительства: 1. Осуществляемое путем противодействия нормальному функционированию учреждений и предприятий; 2. Совершаемое путем использования учреждений и предприятий в антигосударственных целях. А субъективная сторона вредительства заключалась в имеющейся у лица контрреволюционной цели. Последнее являлось крайне важным в оперативной и следственной практике органов госбезопасности.

Однако в новой версии Уголовного кодекса (1926) определение вредительства претерпело некоторые изменения. Статья 58-7 определяла его, как «противодействие нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующее использование их для разрушения и подрыва государственной промышленности, торговли и транспорта в целях совершения действий, предусмотренных ст. 58-1 (экономическая контрреволюция)»[995].

Во второй части указанной статьи говорилось об ответственности за те же действия даже при отсутствии признаков ст. 58-1, «выразившиеся в сознательном неисполнении возложенных по службе обязанностей, заведомо небрежном их исполнении или осложнении той же деятельности излишней канцелярской волокитой и т. д. (саботаж)». Как мы видим, законодатель приравнял саботаж к вредительству.

В условиях «военной тревоги 1927 г.» Президиум ЦИК СССР своим секретным постановлением от 4 апреля внес существенные изменения в Положение о государственных преступлениях от 25 февраля 1927 г. К государственным преступлениям приравнивалась теперь «небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие вредительские акты…»[996].

Этим же постановлением органам ОГПУ предоставлялось право внесудебного рассмотрения дел по указанным преступлениям. Постановление дало возможность расширительного толкования оснований ответственности за вредительство, что не замедлило сказаться на следственной работе и при принятии оперативных мер.

Еще одно обстоятельство, по нашему мнению, явилось предпосылкой к произволу в правоприменительной практике органов госбезопасности. Дело в том, что еще в июле 1923 г. председатель Верховного трибунала при ВЦИК и прокурор РСФСР Н. Крыленко, выступая на второй сессии ВЦИК 10-го созыва, заявил о необходимости внесения принципиальных изменений в 57 статью Уголовного кодекса. «Сейчас раздел о контрреволюционных преступлениях, — утверждал он, — признает контрреволюцией те преступления, которые были направлены на свержение Советской власти. Мы расширяем это понятие и предлагаем вставить в текст статьи кроме слова „свержение“ еще два слова: „подрыв и ослабление“ Советской власти…»[997]