Орифламма

Слева, домов больше не было. С обеих сторон -- серые поля. Эта дорога, или проспект, с трамвайными рельсами все не кончалась. Я шагал, шагал: лишь бы не опоздать, лишь бы не опоздать!

Внезапно он предстал передо мной. Никаких сомнений -- это был убийца. Кругом лишь уснувшие просторы. Ветер погнал по дороге старую газету. В нескольких сотнях метров за спиной убийцы на фоне заходящего солнца вырисовывалось здание префектуры. Из только что подошедшего трамвая -остановка была возле префектуры -- выходили люди, казавшиеся на таком расстоянии очень маленькими. Никакой помощи ждать не приходилось, они были слишком далеко, даже если бы я закричал.

Я стоял окаменев, как парализованный. "Поганые полицейские,--думал я,--они специально отпустили меня одного, зная, что убийца тут. Они хотят, чтобы это выглядело как простое сведение счетов!"

Мы стояли друг против друга, нас разделяло всего метра два. Я молчал и внимательно смотрел на него. Он тоже меня разглядывал, посмеиваясь.

Это был немолодой человек, худощавый, довольно хилый, небритый. Он казался намного слабее меня. На нем было старое грязное габардиновое пальто с оторванными карманами, на ногах -- стоптанные, рваные башмаки, из дыр торчали пальцы. На голове -- мятая, бесформенная шляпа. Одну руку он держал в кармане, в другой сжимал нож с огромным лезвием. Он смотрел на меня своим одним глазом, из которого, казалось, исходит тот же ледяной свет, что отражало лезвие ножа.

Никогда не встречал я такого жестокого взгляда, такого твердого и в то же время такого -- почему? -- яростного. Взгляд неумолимый, как у змеи, как у тигра-убийцы. Никакое слово, дружеское или властное, никакие аргументы не могли на него подействовать. Никакие обещания счастья, никакая вселенская любовь не могли бы его тронуть, никакая красота не могла бы его смягчить, а ирония -- пристыдить, все мудрецы мира не смогли бы заставить его понять бессмысленность его преступлений.

Слезы святых скатились бы, не оставив следа, по этому глазу, лишенному века. Христово воинство тщетно всходило бы ради него на Голгофы.

Медленно я вытащил из карманов два пистолета, молча направил их на убийцу. Он не шевелился. Я опустил пистолеты, руки мои безвольно повисли. Я почувствовал, что обезоружен, надежда покинула меня: что могут пули, что может моя жалкая сила против холодной ненависти, упрямство -- против бесконечной энергии этой абсолютной жестокости, не подчиняющейся разуму, не знающей пощады?

Орифламма

-- Почему,-- спросила меня Мадлен,-- ты не заявил вовремя о его смерти? Или не избавился от трупа раньше, когда сделать это было проще?

Ах! Я ленив, апатичен, неорганизован и так устал, что ничего не могу делать. Я никогда не помню, куда засунул свои вещи. Я всегда трачу на поиски кучу времени, дергаюсь, извожу себя, разыскивая их по ящикам, залезая под кровати, роясь в чуланах, двери которых всегда за мной захлопываются. Я начинаю столько всего, чего никогда не заканчиваю, бросаю свои проекты на полдороге, все планы оставляю невыполненными. А раз нет настоящей цели, нет и силы воли!.. Если бы не приданое моей жены, если бы не ее скудные доходы...

-- Уже десять лет прошло!.. В доме уже попахивает. Соседи волнуются -спрашивают, откуда этот запах. Рано или поздно они узнают... И все из-за твоей безынициативности. Придется теперь все рассказать полиции. Шуму будет!.. Если бы мы хоть могли доказать, что он действительно умер десять лет назад: десять лет -- это срок давности!.. Заяви ты вовремя о его смерти, сейчас нам бы уже ничего не грозило!.. Никаких волнений!.. Нам не пришлось бы прятаться от соседей, мы могли бы, как все, принимать гостей!..

"Но, Мадлен, послушай, нас бы арестовали, срок давности тогда еще не истек, десять лет назад нас посадили бы в тюрьму или отправили на гильотину, это же очевидно!" -- хотел ответить я. Попробуйте объяснить женщине, что такое логика!.. Я не стал ее перебивать и старался не слушать.

-- Из-за него у нас все так плохо! Ничего не получается! -- продолжала вопить Мадлен.

-- Это лишь твои предположения.

-- К тому же он занимает самую красивую комнату в квартире -- нашу спальню, где мы провели наш медовый месяц!

Должно быть, в десятитысячный раз я сделал вид, что направляюсь в туалет, а сам повернул по коридору налево, чтобы посмотреть на мертвеца в его комнате.

Я открыл дверь. Надежда оказалась тщетной: сам по себе он не исчезнет никогда. Он вырос еще больше. Скоро ему потребуется второй диван. Борода у него уже до колен. С ногтями проще -- их ему стрижет Мадлен.

Послышались ее шаги. Мне никогда не удавалось побыть с трупом наедине. Несмотря на бесчисленные меры предосторожности, она всякий раз заставала меня врасплох. Подозревала меня, шпионила за мной, не давала мне свободы передвижения, звала меня, следила за мной, всегда была рядом.

У меня бессонница. У Мадлен -- нет. Несмотря на несчастье, на нас свалившееся, спит она очень хорошо.