Оригинал

Игнорируя его слова, снова дрожа и постанывая, проезхалась по его длине сквозь ткань, и пальцы Грегордиана впились в мои ягодицы, стараясь ограничить мое бесчинство. Но наш контакт был слишком полный, и мне оказалось достаточно даже малейшего смещения тела, чтобы послать по обоим телам новую волну этого мучительного наслаждения-противоборства. И Грегордиан сдался. Вместо того чтобы удерживать, он начал жестко насаживать меня на себя, подбрасывая бедра навстречу, одновременно сталкивая наши рты. Мы как ошалевшие от похоти подростки терлись друг о друга, целуясь бешено, раня и облизывая, просто не в силах остановиться, захваченные в плен неодолимым сексуальным голодом. Огромное тело Грегордиана дрожало подо мной, на лице — лишь стремление получить освобождение. Наличие ткани между нами, близость кровати не важны, это все слишком безотлагательно для него. Я сама была как натянутая до предела струна и так хотела кончить, что почти не могла думать ни о чем больше! Но! Но все же вспомнила, что между нами гребаные военные действия, и это не я их снова начала.

— Стоп! — оттолкнулась от него с такой силой, что просто упала на задницу с его колен и быстро отползла на несколько метров.

Грегордиан пару секунд смотрел на меня так, словно поверить не может в случившееся. Да, а ты как думал? Не ты один можешь играть в дрессировщика, используя желание в качестве кнута и пряника.

— Хочешь, чтобы я тебе улыбалась? Так добейся этого честными методами, а не пытайся принуждать и вымогать! Искренняя радость — это не то, что можно заставить испытывать, просто потребовав этого! — я едва могла говорить из-за прерывистого дыхания и обвиняюще ткнула в него трясущейся рукой.

— Да как ты смеешь! — в один прыжок Грегордиан оказался на мне, но еще раньше, чем его тяжелое тело прижало к полу, надо мной оказался уже мой зверь.

С недовольным ворчанием он сполз и плюхнулся рядом на живот, дыша тяжко, как после многокилометрового бега. А я, бессильно откинув голову на теплый камень, провела по его боку.

— Ну, здравствуй, большой парень. Ты вовремя! — и вот сейчас мне не нужно было усилий для того, чтобы искренне улыбнуться и моему уютному зверюге, и ясному небу над нами.

Минуты шли, а мы все лежали, восстанавливая дыхание и душевное равновесие. Я, щурясь, то смотрела в безоблачное невыносимо голубое небо, то косилась на зверя рядом. Цвет его шкуры был настолько глубоко-черным, что даже в ярком свете дня казался огромным пятном тьмы, поглощающим любой упавший на него луч. Сама шкура с очень короткой шерстью выглядела как тончайшая бархатистая ткань, идеально плотно облегающая живой жидкий металл. Коснувшись ее раз, хотелось делать это снова и снова, ощущая ладонью поток бесконечно дружелюбной ко мне мощи. И я не стала себе отказывать в этом удовольствии, компенсируя хоть частично потребность в контакте, дарящем нежностью и уют, а не бесконечную, рожденную из агрессии страсть. Зверь же не скрываясь не просто льнул, а почти лип к моим ладоням, тянулся за каждым прикосновением жадно, но не властно-требовательно. Такая удивительная и пронзающая до глубины души способность безмолвно демонстрировать мне, насколько же я ему необходима, но при этом не давить или в чем-то ограничивать. Какие же они все-таки разные с Грегордианом. Один стремится возвести как можно больше стен вокруг и заставляет ощущать себя пленницей, постоянно чего-то требует. Другой же одним своим бесконечно удовлетворенным урчанием разрушает любые преграды между нами, даря тепло просто так.

— Я все-таки очень хотела бы знать твое имя, — пробормотала, наконец, отдышавшись.

— Арха ат, — голос Лугуса был откровенным вторжением в наше сугубо личное пространство, и прореагировали мы на него со зверем почти одинаково — резко подняв головы с каменного пола и уставившись на нарушителя интимности гневным взглядом.

Только зверь раздраженно взрыкнул, заставляя Лугуса испугано попятиться, а я буркнула:

— Что, прости?

— Принято называть зверя архонта Арха ат! — ответил он, но самого брауни при этом уже не было видно. Он встал так, чтобы не попадаться на глаза проявившему неудовольствие зверю.

— Почему? — повысив голос, спросила я, унимая утробную гневную вибрацию огромного тела простым поглаживанием по крутому боку.

— Это не самая любимая тема в Тахейн Глиффе, монна Эдна! — отозвался невидимка.

— И все же? — имею же я право знать хоть что-то. Смотрю, тут как гадости тебе говорить — так не заткнешь фонтан, а как хоть крупицу нужной информации, так клещами по слову тяни.

— Это имя, точнее, прозвище дала зверю архонта асраи Сорча, одна из фавориток его отца, когда он был еще ребенком, — в голосе Лугуса с каждым словом было все больше дрожи, будто он ожидал неминуемого наказания.