Оригинал

Вместо ответа же только низкое глубокое урчание. Оно запускает ласкающую и какую-то уютную вибрацию сначала на поверхности кожи чуть выше моего лобка, единственного места, где у меня сейчас не болит, и дальше вглубь. Мельчайшая ласкающая дрожь вкрадчиво и осторожно просачивается в мое тело, заполняя все пространство за брюшной стенкой, поднимается выше, к диафрагме, проскальзывает тончайшими нитями дальше к легким и сердцу, обволакивает, одаривает почти такой же умиротворенностью, что и пребывание в том моей личном комфортном нигде, откуда меня насильно выдрала Эбхо-монстр. Закрываю глаза и пытаюсь нащупать источник этой захватывающей тело безмятежности. Вскрикиваю от того, что одна рука отзывается резью и неподъемной тяжестью. Но зато вторая натыкается на гладкую, жестковатую, плотно прилегающую шерсть, покрывающую изгибы и впадины здоровенной звериной морды, мягко, но настойчиво потирающейся об меня. Веду ладонью по крутому лбу, исследую пальцами спинку широкого плосковатого носа, обвожу раз за разом прижимающиеся от легкой щекотки острые уши. Урчание становится громче, не скрываясь сообщая об удовольствии от моих прикосновений столь интенсивном, что исподволь это начинает передаваться и мне. Нет никакого чувственного подтекста, никакой нужды, которую нужно будет удовлетворить рано или поздно, никакого требования большего. От гигантского зверя, нежно и трепетно потирающегося об меня в непосредственной близости от самого, казалось бы, интимного места, не исходит сексуальных вибраций. Только безмятежность и радость от самого факта такого тесного контакта. И хотя я отдаю себе отчет, что где-то там, под этой плотной, гладкой, словно лак, шкурой скрывается вторая ипостась существа, разрушившего мою жизнь, от самого ласкающегося подобно огромному коту монстра не исходит ни малейшей угрозы. Мое чувство самосохранения не вопит истошной сиреной, когда, опустив руку, я задеваю кончики выступающих из-под губы жутких клыков. Сердце не заходится в панике или возбуждении, когда громадное сплетенное из одних железных мышц тело скользит рядом со мною выше, тесно прижимаясь и согревая мой здоровый бок. Я глажу его мускулистую холку и спину, провожу по крутым ребрам, улавливая громкие равномерные удары биения его жизни. Этот гулкий ритм убаюкивает меня, завораживает, и, когда мягкое покалывание и зуд появляются в районе всех моих травм, настораживаюсь лишь на мгновенье, понимая, что это опять воздействие извне. Мощное дыхание зверя касается моей шеи, морда увещевающе зарывается в волосы, прося о доверии, а урчание становится еще мягче, снова захватывая мое сознание в умиротворяющие объятья, будто морские волны. Громче-тише, вверх-вниз, нежнее нежного, бережнее, чем с хрупкими крыльями бабочки. И я расслабляюсь, позволяю ему эту заботу о себе, о которой безмолвно и поразительно смиренно умоляет язык его тела. Того самого тела, что, кажется, создано как идеальное воплощение угрозы и совершенная машина убийства. Но сейчас оно дарит мне бесконечное тепло, защищенность и облегчение. Утыкаюсь лицом в шею зверя, обхватываю ее рукой, из которой стремительно, капля за каплей, уходит грызущая боль. Прижимаюсь к его боку еще плотнее в поисках живого истинного контакта и чувствую, как медленно начинаю проваливаться в сон.

— Хочу, чтобы ты был тут, когда я проснусь, — бормочу сонно. — Твое тепло по-настоящему греет. Если бы он тоже мог… мог дать мне хоть мизерную часть того, что даешь ты. Если бы только мог…

Урчание затихает на секунду, и зверь вздыхает протяжно и тоскливо, так что его грудная клетка расширяется до предела, создавая еще больше соприкосновения между нами. Но потом равномерный гипнотизирующий гул возвращается, окончательно усыпляя меня.