Ория (сборник)

— Ин ладно, боярин! Будь по-твоему! Устерегу! Згур сцепил зубы. Значит, так? «Вольна людь» согласна стать сторожевым псом! А он еще сочувствовал «чугастру»!

— Ты говорил о холопе Навко, сиятельный? Я тоже слыхал о нем. Слушай, Ярчук, это интересная история. Навко очень хотел свободы и поэтому пошел служить к одному… боярину. Он очень хорошо служил, этот Навко. Убивал, предавал, казнил. И теперь он сам боярин — богатый, знатный, у него много холопов. Хорошо, правда?

Ярчук молчал. Згур бросил быстрый взгляд на Палатина, но Ивор смотрел куда-то в сторону.

— Не гневись, молодой боярин, — наконец вздохнул

венет. — Я — вольна людь. Не можно мне робом быть. Не обессудь! Ждут меня, должен я вернуться…Згур пожал плечами — все стало на свои места. Свобода стоит дорого. Этот дикарь согласен заплатить за нее чужой неволей. Пусть! Теперь Згур знал цену своей свободы. Зря венет надеется его «устеречь»!

…Тени надвинулись, склонились низко, черные, уродливые, от них веяло холодом и промозглой могильной сыростью. Голоса звучали глухо, еле слышно.

— Нельзя волю людскую ломать, человек себя потеряет, себя забудет, чужое хотение сердце гложет, печень гложет, с ума сводит. Помнишь ли, как нитку заговоренную, Извиром притоптанную, тебе дал? Хорошо ли было?

— Помню. Но все равно — сделай!

Это был не сон, а если и сон, то какой-то странный. Страха не было — только недоумение. Прошлый раз ему снилась горящая река. Теперь же… Эти двое сидят у его ложа, в комнате горит светильник, его глаза раскрыты, но ничего не видать, только тени. Может, он болен? После ужина Згур почувствовал слабость и еще подумал, что вино имело какой-то странный привкус…

— Трудно это, господин Ивор! Заговор — словно цепи, слабый покорится, нести их будет, сильный же бороться начнет, или сбросит, или погибнет…

Згур попытался шевельнуться, но тело словно исчезло. Ивор! Значит, не сон? В вино что-то подмешали, и теперь эти двое пришли сюда… Кто же с Ивором? Кошик? Нет, голос совсем другой, хотя и знакомый…

— Придумай что-нибудь, Лантах! Ты ведь кобник, ты умеешь!

— Придумать легко, сделать трудно. Человек Родом-Соколом свободным сотворен, даже Извир эту свободу не трогает, стороной обходит…

Внезапно Згур вспомнил. Лантах-кобник! Ивор как-то обмолвился о нем. Ну конечно! Старик на торге! Серебряный браслет, способный связать души! Згур вновь попытался привстать, двинуть рукой — тщетно. Что же они задумали?

— Не связывать душу надобно, господин Ивор, напротив! Душу свободной сделать должно, вольной сделать, от пут освободить. С малых лет душа людская к дому привязана, к родичам да знакомым, к земле родной. Крепко привязана, да узелки развязать можно, а какие нельзя — то разрезать. Поболит, поболит — и затянется. И тогда душа вольной станет, и человек вольным станет…

— Погоди! — голос Ивора стал громче, отчетливей. — Он что, ничего не будет помнить?

Згур затаил дыхание. Значит, Палатин привел проклятого чаклуна, чтобы заставить его все забыть! Родную землю, Бусел, маму? Но ведь этого не может быть! Или может? Если бы он мог хотя бы пошевелиться!

— Помнить будет, да не как свое, а словно чужое. Положу печать на сердце его, печать крепкую, верную. Запечатаю сердце от тоски по тому, что было, и по тому, что будет. И тогда любовь уйдет, без любви же родная земля чужой станет. А вольный человек с душой вольной о себе думать будет, ведь себя человек разлюбить не сможет, так богами поставлено, богами заведено…

Если бы он мог, Згур рассмеялся бы, слушая этот бред. Чтобы родная земля стала чужой? Нет, его сначала нужно убить! Не выйдет, чаклун, не поможет твоя ворожба!

— Хорошо! — голос Ивора прозвучал тихо, еле различимо. — Пусть так! Делай!

Тени исчезли, темнота внезапно стала тяжелой, словно могильная земля, и Згур почувствовал, что проваливается в глухую бездну, откуда нет пути, нет выхода. Он попытался закричать, но губы не двигались, не слушалось тело. На миг показалось, что сердце вот-вот остановится. Тягучая, цепкая боль захлестнула, сковала смертной тоской. В глаза ударил ослепительный свет…

…Згур крикнул, дернулся — и открыл глаза. В комнате было пусто, в углу догорал забытый светильник, а в слюдяное окошко нехотя сочился неяркий утренний свет. Он глубоко вздохнул, провел рукой по ноющей груди и рассмеялся. Все-таки сон! Как хорошо, что он кончился! Згур потянулся, вскочил, плеснул в лицо холодной водой и вновь засмеялся. Привидится же такая чушь! Забыть родную землю, родной дом! Да собери Ивор всех чаклунов 0рии, такому не бывать! Но почему ему приснился кобник? За эти месяцы Згур ни разу не вспомнил о старике.

Конские копыта нетерпеливо били по свежему снегу, оставляя четкие отпечатки изогнутых подков. Згур начал считать всадников и сбился, дойдя до двадцати двух. Всего же не меньше трех десятков, да еще при полной броне, да с тысячником Вороном во главе! Велика честь для простого сотника! Прямо не стража — свита!