Войча настолько растерялся, что послушно пересел чуть ли не на тлеющие угли. И тут он почувствовал, как руки Улы осторожно поворачивают его голову, затем ее глаза оказались совсем рядом…
— Нет… Нет…
Голос был незнакомый — низкий и хриплый. Внезапно Ула закрыла лицо руками и упала ничком на траву.
— Нет… Нет… Нет…
Пораженный Войча вскочил, не зная, что предпринять. Ясное дело, чудачка увидела в его глазах собственное отражение, но зачем же так? Она что, никогда не гляделась в медное зеркальце? Или хотя бы в ручей? Вот бедняжка!
Сердобольный Войчемир пытался заговорить с девушкой, но та не откликалась. Ее худые плечи время от времени вздрагивали, но до Войчи не доносилось ни звука — если Страшилка и плакала, то плакала молча. Пришлось укрыть бедную Улу плащом и оставить в покое, если, конечно, это можно назвать покоем…
Ночью Бойче не спалось, и было от чего. Как-то все плохо сложилось с бедной Страшилкой! Войчемир долго ворочался, но так ничего и не смог решить. Да и что тут решишь?
А наутро удивил Ужик. Он был мрачен и даже суров. Такого Ужика Войча еще не видел — парень явно чего-то ждал, к чему-то готовился.
Ула проснулась поздно — к самому завтраку. Она так и пролежала всю ночь, укрытая Войчиным плащом. Наконец, край плаща дрогнул, из-под него показалась ее мордашка — сонная и заплаканная.
— Вставай!
Войча невольно оглянулся — кто бы мог говорить таким голосом? — но понял, что оглядываться ни к чему. Говорил Ужик. Войча открыл рот, дабы призвать заморыша к вежеству, и тут случилось неожиданное. Ула покорно встала и замерла, глядя на не похожего на самого себя странного парня.
— А теперь уходи!
— Ужик! — не выдержал Войчемир, но Ула только кивнула.
— Да, рахман… Я сейчас уйду…
Оставалось возмутиться, гаркнуть на зарвавшегося Ужа, а то и двинуть его по худой шее, но всего этого не понадобилось. Ула грустно улыбнулась и шагнула к Войче:
— Прощай, Войчемир! Мой лес уже далеко… Я была бы рада пойти с тобой на край света, но мой мир здесь. Жаль, что ты не остался со мной…
И тут пораженный Войча понял, что девушка говорит с ним совсем другим голосом, как тогда, когда она рассказывала о лесе. Но теперь он вспомнил…
— А ты, рахман, — Ула повернулась к Ужику, и ее зеленые глаза потемнели,
— не гордись тем, что сделал. И на тебя найдется управа…
Ужик ничего не ответил, а девушка внезапно обняла Войчемира и крепко поцеловала в губы. И тут Войче показалось, что у него мутится в глазах. Исчезла уродливая курносая мордочка, сгинуло рваное платье — перед ним стояла та, другая, неописуемо красивая, и длинные серебристые волосы падали на ее нагое тело…
— Старшая Сестра…
Ответа не было. Там, где только что стояла Она, не было ничего — даже клочка утреннего тумана…
— Пойдем, Войчемир. Пора. Войча покорно кивнул, но тут же опомнился. Ужик! Выходит, он все знал!
— Ты… Ты! Ты!!!
— Я… — согласился недомерок. — Пойдем. Большего Войча так и не добился. Пришлось думать самому — и пока седлали коней, и потом, когда дорога повела дальше, к неведомому Акело-ну. Думалось плохо. Несколько раз Войчемиру казалось, что он слышит совсем рядом голос Страшилки. Он даже попытался незаметно обернуться, но ничего не увидел, кроме все того же Ужика, рядом с которым невозмутимо трусил Ложок. Расспрашивать недоростка не тянуло. И так ясно, что раскусил он эту Улу сразу, недаром разговаривать с ней не стал и скелет заметил. Наверное, жила в этом селе такая Страшилка, жила — и сгинула. А Старшая Сестра…
Теперь Войча и сам кое-что сообразил. Ведь даже ребятне известно, что навы верхом не ездят и через мост перейти не могут! И отражение свое навье тоже не видят, разве что в глаза чьи-то посмотрят. Эх, Ужик, мог же сказать! А с другой стороны, он, считай, и сказал, неспроста скелет показывал. Войча прикинул, что в Навьем Лесу, где Старшая Сестра — всему хозяйка, пожалуй, и Ужик не мог ее прогнать. Да и куда ему, Ужику! Другое дело сейчас, когда лес позади. Одного не мог понять Войчемир — чего такого Ужик сделал, что Старшая Сестра ему грозила? Ведь он ей и не мешал, как вечер, все спать заваливался… Эх, Сестра-сестричка, ну почему все так вышло?
Воспоминания увлекли Войчу далеко, и он заставил себя очнуться. Не раскисай, альбир! Это все — дело второе. А первое — служба! Акелон — вот о чем нужно думать! Но сначала — Змеи…