Орикс и Коростель

Джимми особо не вникал, пока Дыньки Райли, их классная руководительница и училка по ультратексту, представляла Коростеля классу. Разумеется, на самом деле училку звали иначе – «Дыньками» ее прозвали мальчики в классе, – но ее имени Снежный человек вспомнить не может. Ей не стоило так низко наклоняться над его экраном – ее громадные круглые груди почти касались его плеча, ей не стоило туго заправлять обтягивающие футболки «НоваКожа» в шорты – это очень отвлекало. Поэтому, когда Дыньки сообщила, что Джимми поведет нового одноклассника на экскурсию по школе, воцарилось молчание – Джимми судорожно расшифровывал, что же это она такое сказала.

– Джимми, я к тебе обращаюсь, – сказала Дыньки.

– Ну конечно, – сказал Джимми, закатив глаза и ухмыльнувшись – впрочем, не пережимая. Дети засмеялись, даже мисс Райли рассеянно против воли улыбнулась. Ему обычно удавалось ее обхитрить этим своим мальчишеским обаянием. Ему нравилось воображать, что, не будь он учеником, а она учительницей, не грози ей статья за развращение малолетних, она бы прогрызала себе дорогу к нему в спальню, чтобы погрузить жадные пальцы в его молодую плоть.

Джимми тогда был такой самовлюбленный, думает Снежный человек, снисходительно и чуть завистливо. Разумеется, еще он был несчастлив. Это само собой. Он столько сил на это тратил.

Джимми не слишком воодушевился, разглядев наконец Коростеля. Тот был на пару дюймов выше Джимми и к тому же субтильнее. Прямые темно-каштановые волосы, смуглая кожа, зеленые глаза, полуулыбка, холодный взгляд. Одежда темная, без логотипов, рисунков и надписей – полный ноунейм. Похоже, он был старше всех в классе, а может, просто держался так. Интересно, каким он спортом занимается, подумал Джимми. Не футболом – мускулов нету. Для баскетбола ростом не вышел. С виду он не был похож ни на командного игрока, ни на идиота, который сам напрашивается на физические травмы. Может, теннис. (Джимми сам играл в теннис.)

В обед Джимми взял с собой Коростеля, они зашли в столовую за едой – Коростель взял два гигантских соевых хот-дога и большой кусок псевдококосового пирога – может, пытался набрать вес, – и таскались вверх и вниз по залам, классам и лабораториям, а Джимми на ходу рассказывал. Вот спортзал, вот библиотека, здесь смотрят микрофильмы, запись до полудня, там девчачий душ, говорят, в стене просверлена дырка, но я не нашел. Если соберешься курить траву, в сортире не сто`ит, там везде камеры; вон там в вентиляции – микрокамера ККБ, не смотри туда, а то просекут, что ты в курсе.

Коростель озирался и ничего не говорил. О себе ничего не сообщил. Только и сказал, что химическая лаборатория – отстой.

Да пошел ты, думал Джимми. Хочешь быть уродом – пожалуйста, у нас свободная страна. Миллионы людей до тебя сделали такой же выбор. Джимми раздражали собственные ужимки и болтовня, а Коростель безразлично посматривал на него и криво как бы полуулыбался. Тем не менее что-то в нем было. Холодное безразличие в других восхищало Джимми: будто сила сдерживается, прячется про запас для вещей поважнее, чем люди, с которыми в данный момент общаешься.

Джимми поймал себя на том, что хочет достучаться до Коростеля, добиться реакции; одна из его слабостей – вечно он переживал, что о нем думают другие. Так что после школы он спросил Коростеля, не хочет ли тот смотаться в торговый центр, пошляться, посмотреть, что и как, может, там девчонки будут какие-нибудь. Можно, сказал Коростель. В охраняемом поселке «Здравайзер», как и в любом другом, заняться после школы было нечем. По крайней мере, детям их возраста, особенно компанией. Это вам не плебсвилли. По слухам, в плебсвиллях дети собирались толпами, стадами. Ждали, пока чьи-нибудь родители уедут, и тогда оккупировали дом, слушали музыку, пыхали и бухали, трахали все, что шевелится, включая родительскую кошку, крушили мебель, кололись, хватали передоз. Шикарно, думал Джимми. Но в охраняемых поселках гайки плотно закручены. Ночные патрули, комендантский час для растущих юных умов, собаки, натасканные на наркоту. Однажды сделали поблажку, впустили настоящую рок-группу – «Грязь Плебсвиллей», – но потом толпа зрителей начала бесчинствовать и крушить, и все прикрыли. Перед Коростелем можно не извиняться – сам вырос в таких же поселках, знает, что почем.