Орикс и Коростель

– Тот человек, – сказала Орикс, изучая пиццу, будто пазл, и вытаскивая грибы, которые любила съедать первыми, – приводил с собой еще двоих, слуг, они тащили винтовки, чтобы защищаться от бандитов. На нем была дорогая одежда, и, если не считать пыли и грязи – по пути в деревню все покрывались пылью и грязью, – он был чистый и ухоженный. Носил часы, блестящие позолоченные часы, на которые он часто смотрел, поддергивая рукав; в глазах жителей деревни эти часы вселяли уверенность, были своего рода знаком качества. Может, они даже были из настоящего золота. Кое-кто говорил, что так и есть.

Этого человека не считали преступником, совсем нет, – его считали достойным бизнесменом, который не жульничает (или почти не жульничает) и платит наличными. К нему относились с уважением и ему всячески выказывали гостеприимство: никому не хотелось с ним ссориться. А вдруг он больше не приедет? Вдруг семье понадобится продать ребенка, а он не купит, потому что его обидели в прошлый раз? Он был их деревенским банком, страховой компанией, добрым богатым дядюшкой, единственным амулетом от плохой судьбы. И нуждались в нем все чаще: погода стала странная и непредсказуемая – слишком много дождей или слишком мало, слишком ветрено, слишком жарко – и от этого страдали посевы.

Тот человек много улыбался и называл деревенских мужчин по именам. Произносил небольшую речь, всегда одну и ту же. Он хочет, чтобы все были счастливы, говорил он. Он хочет, чтобы все стороны были довольны. Не хочет никаких обид. Он ведь всегда пытается войти в их положение, забирает глупых и некрасивых детей, которые для него обуза, только чтобы помочь деревне. Если у них есть претензии, если им не нравится, как он ведет дела, пускай они скажут. Но претензий не было, хотя люди ворчали у него за спиной – мол, он всегда покупает по самой низкой цене. Однако за это и уважали: значит, он свое дело знает, и дети попадут в надежные руки.

Всякий раз, приезжая в деревню, человек с золотыми часами забирал с собой нескольких детей, чтобы они продавали туристам цветы на городских улицах. Очень простая работа, с детьми будут хорошо обращаться, уверял он матерей, он не бандит низкого пошиба и не жулик, не сутенер. Детей будут кормить, им дадут безопасный ночлег, их будут хорошо охранять, им будут платить, и эти деньги они смогут отсылать домой, если захотят. Их выручка – процент от заработанного минус плата за жилье и еду. (В деревню никогда не присылали никаких денег. И все знали, что этого не случится.) За обучение детей он заплатит их отцам или вдовствующим матерям хорошие деньги. Во всяком случае, он так говорил. Деньги и впрямь были хорошие, особенно если учесть, к чему привыкли местные. Матери на эти деньги смогут обеспечить оставшимся детям жизнь получше. Так они говорили друг другу.

Впервые услышав эту историю, Джимми пришел в бешенство. То были его бешеные дни. Дни, когда он вел себя как дурак, если дело касалось Орикс.

– Ты не понимаешь, – сказала Орикс. Она все ела пиццу в постели, запивала ее колой и заедала картошкой фри. Она уже доела грибы и приступила к артишокам. Тесто она никогда не ела. Говорила, что чувствует себя очень богатой, если может позволить себе выбросить еду. – Так многие поступали. Такой был обычай.

– Идиотский обычай, – сказал Джимми. Он сидел в кресле у кровати и смотрел, как она розовым кошачьим язычком облизывает пальцы.

– Джимми, ты плохой, не ругайся. Хочешь пепперони? Ты говорил, чтобы не клали, а они все равно положили. Наверное, не расслышали.

– Идиотский – это не ругательство. Это красочное описание.

– Все равно, по-моему, не надо так говорить. – Теперь она ела анчоусы – она всегда оставляла их на потом.

– Я б его убил.

– Кого? Хочешь колу? Я одна все не выпью.

– Того человека, про которого ты рассказывала.

– А ты бы, Джимми, предпочел, чтобы мы все от голода умерли? – Орикс рассмеялась своим тихим журчащим смехом. Этого смеха Джимми боялся больше всего – этот смех скрывал веселое презрение. От него по коже бегали мурашки: холодный ветер на озере под луной.

Разумеется, его ярость выплескивалась на Коростеля. Джимми ломал мебель: то были дни ломки мебели. Вот что сказал Коростель:

– Джимми, смотри на вещи реалистичнее. Неограниченно растущая популяция не может существовать, потребляя минимальное количество пищи. Homo sapiens явно не способен отрезать себе снабжение. Человек – один из немногих видов, который при сокращении ресурсов не ограничивает размножение. Другими словами, и дело именно в этом – чем меньше мы едим, тем больше ебемся.

– И как ты это объяснишь? – спросил Джимми.

– Воображение, – ответил Коростель. – Люди воображают собственную смерть, чувствуют ее приближение, и одна мысль о ее неизбежности становится афродизиаком. Собаки или кролики ведут себя иначе. Или птицы, к примеру, – в неурожайные годы откладывают меньше яиц или вообще не спариваются. Всю энергию тратят на то, чтоб остаться в живых и дождаться более благоприятных времен. А человек надеется оставить свою душу в ком-то другом, в новой версии себя, и жить вечно.