Орикс и Коростель

Орикс на секунду остановилась. Скупо, жестко улыбнулась, мгновенно показавшись намного старше, и стерла сливки с губ. Потом глянула через плечо, прямо в глаза тому, кто смотрит, — прямо в глаза Джимми, в его тайное нутро. Я вижу тебя, говорил этот взгляд. Я вижу, как ты смотришь. Я знаю тебя. Я знаю, что тебе нужно.

Коростель отмотал назад, нажал паузу, скачал. Он порой так делал, и у него уже набрался небольшой архив стоп-кадров. Иногда он распечатывал их и отдавал Джимми. Это опасно — могло навести на их след того, кому удастся проследить их путь через лабиринты, — но Коростель все равно так делал. И сохранил этот момент, момент, когда Орикс на них посмотрела.

Этот взгляд обжигал Джимми — разъедал его, точно кислота. Девочка его презирала. В его косяк словно забили газонной травы — будь там что посильнее, он, может, и справился бы с чувством вины. Но он впервые почувствовал: то, чем они занимаются, — неправильно. Раньше это всегда было развлечением или не поддавалось контролю, но теперь он ощутил себя преступником. И притом его схватили за жабры: предложи ему телепортироваться туда, где находится Орикс, он согласился бы не раздумывая. Сам бы умолял. Все это слишком сложно.

— Сохраним? — спросил Коростель. — Хочешь?

— Ага, — еле выдавил Джимми. Он надеялся, что голос звучит нормально.

Коростель распечатал фотографию, где Орикс смотрит, а Снежный человек сохранил, берег ее, как самое дорогое сокровище. Много лет спустя он показал ее Орикс.

— Вряд ли это я, — только и сказала она сначала.

— Конечно, ты. Посмотри на эти глаза! — ответил Джимми.

— У многих девочек есть глаза, — сказала она. — Многие девочки такое вытворяют. Очень многие. — Потом, заметив, что он разочарован, прибавила: — Может, и я. Может быть. Если это я, ты станешь счастливее, Джимми?

— Нет, — сказал Джимми. Соврал?

— Почему ты ее сохранил?

— О чем ты думала? — спросил Снежный человек, не ответив.

Другая на ее месте порвала бы фотографию, разрыдалась, обозвала его преступником, сообщила бы, что он ни черта не знает про ее жизнь, — одним словом, закатила бы сцену. А она разгладила бумагу, ласково провела пальцами по нежному и насмешливому детскому лицу, которое когда-то — несомненно — было ее лицом.

— Думаешь, я думала? — спросила она. — Джимми, ты вечно думаешь, что все только и делают, что думают. Может, я ничего не думала.

— Но я знаю, что думала, — ответил он.

— Хочешь, чтоб я тебя обманула? Сочинила что-нибудь?

— Нет. Просто расскажи.

— Зачем?

Джимми задумался. Он помнил, как смотрел на нее. Как он мог так с ней поступить? Но ведь он не причинил ей вреда?

— Потому что мне это нужно. — Так себе причина, но ничего умнее он не придумал.

Она вздохнула.

— Я думала, — сказала она, чертя ногтем круги по его коже, — что, если мне выпадет шанс, стоять на коленях буду не я.

— На коленях будет кто-то другой? — спросил Джимми — Кто? Какой кто-то?

— Все-то ты хочешь знать, — сказала Орикс.

= 5 =

Тост

Снежный человек в драной простыне сидит сгорбившись на опушке, где трава, вика и морской виноград сливаются с песком. Стало прохладнее, и Снежному человеку немного лучше. И хочется есть. У голода есть свой плюс: если ты голоден, значит, еще жив.

Над головой шелестит листьями бриз; скрежещут и зудят насекомые; красное заходящее солнце освещает башни в воде, уцелевшие стекла вспыхивают, будто кто-то зажег гирлянду лампочек. Кое-где сохранились сады на крышах — теперь там разрослись кусты. К ним по небу летят сотни птиц — домой, к насестам. Ибисы? Цапли? Черные — бакланы, это Снежный человек знает точно. Они погружаются в темную листву, каркают и ссорятся. Теперь он знает, где искать гуано, если понадобится.

На опушку, к югу, выбегает кролик, скачет, прислушивается, останавливается пожевать траву своими гигантскими зубами. Он светится в сумерках, зеленоватое сияние, иридоциты какой-то глубоководной медузы, давний эксперимент. Кролик в полумраке мягок, почти прозрачен, словно рахат-лукум, — будто мех можно слизать, как сахар. Зеленые кролики существовали, даже когда Снежный человек был мальчиком, хотя они были не такие огромные, еще не выбрались из клеток, не скрещивались с дикими и не причиняли неприятностей.

Кролик Снежного человека не боится, хотя вызывает массу плотоядных желаний: хочется ударить животное камнем, голыми руками разорвать на части и запихать в рот, вместе с шерстью. Но кролики — дети Орикс, священны для самой Орикс, не хватало только женщин огорчать.

Сам виноват. Наверное, он был в дупель пьян, когда сочинял законы. Надо было сделать кроликов съедобными, по крайней мере, для себя, но теперь уже поздно. Он почти слышит, как Орикс над ним смеется, снисходительно и немножко злорадно.