Орикс и Коростель

— Можете называть меня сентиментальным, — говорил он, а девочки удивлялись. Еще ему нравились Фрэнк Синатра и Дорис Дэй. Орикс выучила все слова песни «Love me or leave me»1 еще до того, как поняла, что они значат. — Спой нам джаз Деткилэнда, — говорил Джек, и Орикс пела. Джеку очень нравилось.

1 Люби меня или брось меня (англ.).

— Как его звали? — спросил Джимми. Вот ведь хряк, этот Джек. Джек — хряк. Хряк Джек. Легче, если обзываться, думал Джимми. Он бы шею этому Джеку свернул.

— Его звали Джек. Я же говорю. Он рассказал нам про себя английский стишок. Джек, будь ловким, Джек, будь быстрым, толстозадым и плечистым.

— Я имею в виду другое имя.

— У него не было другого имени.

То, что они делали, Джек называл работой. А их называл работницами. Говорил: работайте с огоньком. Говорил: старайтесь, надо работать лучше. Говорил: подбавьте джазу в игру. Говорил: играйте по серьезу, иначе больно будет. Говорил: секс-малышки, старайтесь, вы же умеете. Говорил: молодость бывает только раз в жизни.

— Это все, — сказала Орикс.

— Что значит — это все?

— Все, что было тогда, — ответила она. — Больше ничего не было.

— А как же… они когда-нибудь…

— Они когда-нибудь что?

— Нет, они не могли. Ты была слишком маленькая. Они не могли.

— Пожалуйста, Джимми, объясни, о чем ты спрашиваешь. — Такая невозмутимая. Ему захотелось ее встряхнуть.

— Они тебя насиловали? — Он это еле выдавил. Какого ответа он ждал, что хотел услышать?

— Почему ты хочешь говорить об ужасных вещах? — спросила она. Голос чистый, словно из музыкальной шкатулки. Она помахала рукой, чтобы высушить ногти. — Нужно думать о прекрасных вещах, изо всех сил. В мире столько прекрасного, если оглядеться. А ты смотришь себе под ноги, Джимми, там ничего нет, кроме грязи. Это нехорошо.

Она никогда не скажет. Почему это сводит его с ума?

— Это ведь не настоящий секс, правда? — спросил он. — В фильмах — это ведь только игра? Да?

— Джимми, ты сам знаешь. Любой секс — настоящий.

= 7 =

«Диетона»

Снежный человек открывает глаза, прикрывает, снова открывает и больше не жмурится. Кошмарная была ночь. Не поймешь, что хуже: прошлое, куда не вернешься, или настоящее, которое уничтожит, если вглядеться слишком пристально. Да к тому же будущее. Голова кругом.

Солнце только-только показалось, встает медленно, будто его рычагом поднимают; в небе неподвижно висят тонкие, словно размазанные по небу облака, розовые и сиреневые сверху, золотистые внизу. Волны волнуются — вверх-вниз, вверх-вниз. От одной мысли об этом мутит. Снежному человеку зверски хочется пить, у него болит голова, между ушами — ватная пустота. Через несколько минут его осеняет: у него похмелье.

— Сам виноват, — говорит он. Ночью он дурил: нажрался, орал, болтал, позволил себе тщетные роптания. Прежде у него бы не было похмелья от такой чуточки алкоголя, но он давно не тренировался и явно теряет форму.

По крайней мере, он не навернулся с дерева.

— Завтра будет новый день, — сообщает он розовым и сиреневым облакам. Да, но если завтра — новый день, тогда сегодня что? День как день, только все тело — как один язык, и этот язык пересох.

Длинная вереница птиц отделяется от опустевших башен — чайки, бакланы, белые цапли — и летит вдоль берега охотиться. В миле к югу отсюда — свалка, там образуется соляное болото, вокруг торчат полузатопленные дома. Туда и летят птицы — в рыбный город. Снежный человек возмущенно наблюдает: у них, блин, все замечательно, ничего их в этом долбаном мире не волнует. Жрут, ебутся, вопят, срут — вот и все. В прошлой жизни он бы, наверное, ими любовался, изучал в бинокль, восхищался бы их грациозностью. Нет, вряд ли — не его стиль. Какая-то учительница в школе — Салли Как-бишь-ее, которая за природой шпионила, — гоняла их на так называемые полевые занятия. Поле для гольфа и пруды с лилиями были охотничьими угодьями. Смотрите! Видите вон тех милых уточек? Это дикие утки! Снежному человеку птицы и тогда казались скучными, но он хотя бы не желал им зла. А сейчас ему бы пригодилась большая рогатка.

Он слезает с дерева, осторожнее, чем обычно: голова еще кружится. Он проверяет свою бейсболку, вытряхивает бабочку — явно прилетела на соль — и, как всегда, мочится на кузнечиков. У меня появились рутинные занятия, думает он. Рутина — это хорошо. Голова неожиданно превращается в большое хранилище старых магнитиков для холодильника.

Затем он открывает тайник, вытаскивает темные очки, пьет воду из пивной бутылки. Если б у него было настоящее пиво, или скотч, или аспирин.