Орина дома и в Потусторонье

— Все этот… энце-валит проклятый! Откуда его только принесло на наши головы! Проценко больно жалко: столько испытать пришлось мужику, в лагерях выжил — а тут нако: энце-валит свалил! Кристина-то как убивалась… А Глухов выздоровел — только ногу подволакивает, дак это ведь ерунда!.. Повезло Маршиде…

— Энцефалит — это первое… А ведь и помимо него, посчитай-ка: у Нюры Абросимовой инсульт, Диомед от старости преставился… как и конь его… Говорят, Вахрушев — директором Леспромхоза у нас в войну был — в доме престарелых помер!.. Какой был человек!

— Да-а, слыхала… Ну а конюх-то хорошо пожил — нам бы столько протянуть! А Юля-то Коновалова, Ефремовна, какая ведь молодая была! Жить бы да жить! Борис вдовцом остался, один — с девчоночкой… Надька-то небольшая еще совсем…

— С Ориной в первый класс ходит. Дак говорят, — бабушка понизила голос, — Пандора уж прибирает его к рукам…

— Да что ты?! Юля-то — такая работящая была, и чистоплотница, а эта…

— Чем-то ведь берет мужиков…

— Знает, чем взять! А Тамара Горохова, слыхала, Ефремовна, на седьмом месяце?.. А Герка-то, мол, на седьмом небе! И Зоя вроде смирилась, приняла ее!

— Дай то бог, дай то бог! Надо будет зыбку Маштаковым отдать, Зоя ведь нам давала — как Оринка-то родилась, где-то в чулане стоит… Хоть и курва эта Тамарка, конечно… Ты ведь не знаешь, Тася, откуда у ей зубы-то золотые во рту, нет? Сейчас расскажу… Это она у Лильки моей червонец царский стибрила из сумочки… Не знаю, прямо на нас напасть какая-то, Тася, все куда-то девается… Вот летом тоже: статуйка фарфоровая стояла на этажерке и — пропала!.. Не знаю, кому уж понадобилась… Но статуйка — это ерунда, а то ведь чистое золото было, Тася! И вот как дело было…

Бабушка, как обычно, начала издалека: от дедушки Гришки Чекмарева, — но не успела еще Пелагея Ефремовна добраться до плясок у пионерского костра, как продавщица засобиралась, дескать, извини, Ефремовна, но пора мне: магазин вон надо открывать, люди ждут.

И от порога уже сказала: дескать, обещали чай индийский завезти на той неделе, так я тебе оставлю, Ефремовна, приходи…

Пелагея вскрикнула и всплеснула руками: дескать, вот спасибо! а то у меня уж кончился, помои пью, и помоями людей пою, уж извини, плохо угостила!

— Да что ты, Ефремовна…

— Балуешь ты меня, Тася, — льстиво продолжала бабушка, — не знаю, чем и отблагодарить-то тебя, за одни одеяла японские по гроб жизни обязана…

— Да перестань, Ефремовна… по-соседски ведь, и будем живы — сочтемся…

— Да-да-да, Тася, будем живы — сочтемся… Это непременно…

Дверь за продавщицей закрылась, Пелагея Ефремовна повздыхала и принялась за вязанье: дескать, уедете — дак кто вам там носки-то свяжет, так и будете ходить без шерстяных носков, замерзнете в этих Сочах-то… будь они неладны!

Вскоре пришла Лилька и, поев, принялась листать свежий номер «Советского экрана»: дескать, ой, глядите-ка, а тут — девчонка, с которой вместе в «Щуку» поступали, снялась в кино, вот, вот она… Какая красивая! И… рядом с Баталовым! Надо будет обязательно посмотреть фильм, когда в клуб привезут… Ну или в Сочи посмотрю, там, наверное, тоже клубы-то есть… А завтра у нас французскую картину будут казать, «Набережная туманов» называется, уж и афишу повесили; обязательно пойду…

От корки до корки пролистав журнал, Лилька, уже к вечеру, решила проверить Оринины уроки. Крошечка, в пятнадцатый раз перечитывавшая «Незнайку», отложила книжку и, тяжко вздыхая, понесла на показ матери тетрадки. Увидав кляксу, Лилька взбеленилась: дескать, опять! Да сколько можно! Дескать, тройки и тройки по чистописанию — не стыдно-де тебе?!

Пелагея Ефремовна решила вступиться: дескать, чего ты, Лиля, орешь — дитенок переболел такой болезнью, чего ты хочешь-то от нее?!

— Какой такой болезнью?! — рассердилась Лилька. — Многие болели — и учатся! Вон Пандорин сынок тоже был в коме, ему еще и пункцию позвоночника, говорят, делали раз двадцать, — и что? Вторую четверть в отличники выходит, Елена Тихоновна сказала. Просто стыдоба! У такой матери — и такой отличник вышел, а наша! Она ведь еще до школы читать умела, и сейчас вон читает все время…

— И что хорошего? Дочитается… бывали уж случаи… Хоть взять дедушку ее — отца-то твоего, тоже ведь чи-та-ал все!.. Но детей успел настрогать между книжками… В габардиновом макинтоше явился, в лаковых штиблетах, с тростью! А я?! Как увидела его, чуть в подполье со стыда не провалилась… Хорошего никогда не нашивала, так обдергайкой всю жизнь и проходила…

— И кто виноват?! Сама виновата… Я тебе вчера говорила — давай купим плащ болоньевый на весну, Тася предлагает, сиреневый, — а ты что?!

— Зачем он мне… еще и сиреневый… что я — лярва какая… Коза вон забодёт, доиться не подпустит…

— Ну вот видишь?! И так всегда… Тогда и говорить нечего… Ирина, ну я не знаю! — воскликнула мать, продолжавшая листать тетрадку. — И тут грязь, и тут тоже! Ну неужели нельзя волосяную линию провести нормальную… Хоть бы уж скорее шариковые ручки вводили… в старших классах ввели, а эти чернилами пишут до сих пор, как в прошлом веке…