Орёл в стае не летает

– Был Платон не только злонравен, но и тщеславен, о чем сам заявлял: «Даже в смерти мы совлекаем с себя хитон тщеславия последним; оно присутствует и в завещаниях, и в похоронах и в гробницах». А желание основать государство по своему типу и дать ему свои законы – разве это не страсть тщеславия? Это его слова: «К моему „Государству“ у меня такое чувство, как у живописца, которому хочется увидеть свои картины живыми и действующими: так и я думаю о гражданах, которых описываю». Мне всегда хотелось сказать ему, что пишет он свои законы не для живых людей, а для выдуманных им, не зря пришлось ему разыскивать, кто бы согласился их принять. По этой причине он оказался у двух Дионисиев, Старшего и Младшего, тирана отца и тирана-сына, за что едва не поплатился жизнью. Нет, Платону надо было писать такое, что могло бы в его устах убедить людей, и надо было брать пример не с тех, кто витает в благих намерениях, а с тех, кто крепко держится в пределах своих сил. Вот почему у Платона немало не только последователей его учения, но и противников и даже врагов. Но к последним я не отношусь.

* * *

Случай, о котором полюбопытствовал царь Филипп, имел место в конце жизни Платона, но не в таком виде, как об этом рассказывали недоброжелатели. Восьмидесятилетнему схоларху в последнее время часто нездоровилось. За стенами Академии существовала заболоченная местность, из-за чего, когда ветер дул оттуда, в атмосфере вокруг создавался не совсем благоприятный климат. Врачи советовали Платону избегать длительного пребывания на воздухе в такую пору, но Платон проявлял в этом отношении невероятное упрямство:

– Ради того, чтобы продлить свою жизнь, я не соглашусь поселиться даже на благословенном богами Афоне, – твердил он врачам и близким.

Платон вообще перестал выбираться в Афины, остался жить при Академии, а для прогулок избрал в саду тихую аллейку со скамьёй, куда его сопровождали проявлявшие к нему заботу близкие ученики. Никто не осмеливался нарушать его покой, когда он там находился.

Однажды Платон, по своему обыкновению, устроился отдыхать на любимой скамье, послушать птиц. На этот раз он был один: Ксенократ, ближайший помощник, отбыл из Афин по своим делам, а Спевсипп из-за болезни остался дома. В это время той же аллей проходил с занятиями Аристотель со своими учениками, между ними велась оживлённая дискуссия. Когда шумная группа молодых людей приблизилась к месту, где отдыхал Платон, Аристотель вместо того, чтобы поздороваться и пройти мимо, остановился и присел с другого конца скамьи. Затем повернулся к Платону и, будто только что увидел его, с наигранной вежливостью спросил:

– Учитель, мы не помешаем своими разговорами?

Платон пожал плечами.

– Ну вот, друзья, – обратился к слушателям Аристотель, – разрешение Учителя получено, и это позволяет мне развить критические замечания к его высказыванию, например о силе речи. У меня есть все основания не доверять выводам уважаемого Платона, который говорит, будто искусство красноречия есть умение увлекать душу словами. Но ведь душа имеет столько видов, сколько оратор видит перед собой слушателей, и они бывают все разные.

Старый философ невольно становился заложником несуразной выходки Аристотеля, но, не имея сил сразу встать и уйти, вынужденно выслушивал высказывания своего ученика и лучшего преподавателя Академии, которым гордился, но его присутствие едва терпел. Аристотель продолжал провозглашать, что задумал:

– К сложной душе слушателя оратору надо обращаться со сложными, разнообразными речами, а к простой душе – с простыми. Когда это установлено и разобрано по деталям, слушателей легко убедить подготовленными для этого речами. Оратор сам определяет время, когда ему уместнее говорить, а когда – и воздержаться; ему следует применять вовремя все изученные им виды речи – сжатую, жалостливую или зажигательную. А если кто не учитывает характеры своих слушателей, тот никогда не овладеет искусством красноречия.

Платон продолжал сидеть к Аристотелю спиной, прислушиваясь и делая вид, что его ничто не беспокоит. Аристотель завершил словами:

– Стать хорошим оратором трудно, всё равно как взрастить хороший сад. Трудно овладение языком, но цветы красноречия благоухают в устах оратора, им рукоплещут зрители, будто хорошему актеру в театре, они богаты и всегда новы.

Платон встал, опираясь на палку и, тяжело ступая, пошёл прочь. В спину он услышал:

– Прости, Платон, но мне дороже истина, к которой я упорно стремлюсь.

Платон, не оборачиваясь, проворчал себе под нос, но его всё равно услышали:

– Жеребенок, который только бросил сосать молоко, уже брыкает свою мать.

* * *

С этого дня Платона больше не видели гуляющим в саду, а лекций он давно не читал. Ксенократ вернулся через три месяца. Узнав от близких учеников о случившемся – не от самого Платона, он поспешил встретиться с Аристотелем. Застал его прохаживающимся со спутниками там, где обычно гулял Платон. Ксенократ действовал решительно: в резких выражениях обвинил Аристотеля в оскорблении руководителя Академии: