Оркестр меньшинств

Но он никак не мог решиться. Даже когда он пытался позволить себе сделать это, бросить все, что-то тянуло его назад. Сегодня это было сокрушительное желание воссоединиться с ней. Завтра – жажда получить признание своих страданий, своей жертвы.

Он перешел на другую сторону улицы, миновал группу мелких торговцев фруктами, выстроившихся со своим товаром, выложенным на неустойчивых столиках. Мимо него, разговаривая о какой-то свинье, прошли два мальчика в школьной форме. Рюкзак на спине одного из них был расстегнут. Мой хозяин остановился у столика Джи-Эс-Эм в нескольких метрах, сел рядом с женщиной на пластмассовый стул.

– Звонить хочу, – сказал он.

– О, – сказала женщина. – «Гло», МТН, «Эйртел»?

– Ммм, «Гло».

Он набрал номер Джамике с захватанного телефона женщины. Джамике ответил хриплым голосом:

– Брат, мы только что закончили консультирование. Ты на сегодня закрылся?

– Да, – ответил он. – Ты сможешь приехать? Я хочу поговорить с тобой кое о чем.

– Хорошо, приеду вечером.

Всю дорогу назад он прошел пешком, остановился, только чтобы купить чашку гарри[121] и пакетик очищенных апельсинов. В ожидании Джамике он прокручивал в голове мысль, посетившую его, когда он стоял возле машины Ндали. Чукву, я расскажу тебе об этом позднее. Он рассматривал эту мысль и так и сяк, пока не смог сформулировать ее в окончательной форме, а потому, когда появился Джамике, слова у него были готовы.

– Через два дня ты уезжаешь на эту долгую молитву, и я тебя сколько времени не увижу?

– Сорок дней и сорок ночей. Такое число дней Господь Иисус Христос постился и молился…

– О'кей, сорок дней, – горько сказал мой хозяин.

Он оглядел свою единственную комнату в поисках следов мучений, которые переживал два последних дня. Он хотел рассказать Джамике о своих страданиях, но не стал.

– Скажи мне, брат Соломон, чего ты хочешь, и я все сделаю. Ты же знаешь, что я твой друг.

– Да’алу[122], – ответил он и устроился на кровати так, чтобы быть лицом к Джамике, который сидел на единственном стуле в комнате. – Я хочу, чтобы мы помочились вместе, чтобы было побольше пены, чем когда мочишься один.

– Хорошо, брат, – сказал его друг.

Вообще говоря, Иджанго-иджанго, среди детей старых отцов, перенявших теперь обычаи Белого Человека, было не очень принято говорить с красноречием великих, мудрых отцов. Но когда мой хозяин собирался сказать что-то глубоко им выстраданное, то красноречие посещало его.

– Я знаю, ты изменился полностью, ты хороший человек, потому что родился заново, онье-эзи-омуме[123]. Ты считаешь, что я, после того как я столько страдал ради Ндали, должен оставить ее в покое, потому что она замужем.

Джамике кивал с каждым словом друга.

– Я услышал все это. Я ее не побеспокою, хотя, нваннем, я не потерял ни капли любви, какую питал к ней. Мое сердце все еще полно, настолько полно, что не накрыть крышкой. То, что чувствую я, зная: вот она тут и отвергает меня, – хуже всего, пережитого мною раньше.

Он замолчал, потому что увидел таракана, появившегося на настенном зеркале. Он смотрел, как тот расправил крылья, слетел вниз на пол рядом со стулом[124].

– Оно хуже, брат, я это говорю без преувеличений. Это тюрьма не для меня, а для моего сердца. Оно у нее и заперто ею. – Он переместился на край кровати и откинулся к стене. – Бо-Че, я не хочу любить ее. Больше не хочу. Она плюнула на человека, который продал все, что имел, чтобы жениться на ней. Я не могу простить. Нет, не могу.

Но и говоря это, он знал: несмотря на все его ожесточение, он более всего хочет вернуть Ндали – снова проводить с ней ночи, любить ее. Он смотрел на Джамике, который покачивал головой.

– Но я хочу хотя бы знать, что с ней случилось. Я хочу знать, когда она решила бросить меня и выйти замуж. Ты меня понимаешь? Я продал все, я уехал ради нее, и я хочу знать, что она сделала для меня. Я хочу знать почему, по какой причине дикая мышь бегает по улице среди бела дня.

– Да, очень мудро, очень мудро, – произнес Джамике с таким же неистовством, с каким говорил мой хозяин.

– Я хочу знать, что случилось с ней, – снова сказал он чуть ли не скороговоркой, словно произносить эти слова было для него мучительно. – Я хотел написать ей, но не мог найти никого, кто бы помог мне отправить письмо из тюрьмы.

Так все оно и было, Чукву. И именно это его отчаяние заставило в свое время меня лично попытаться связаться с Ндали посредством исключительного действа под названием ннукву-экили, позволяющего получить доступ в пространство сна человека, чтобы передать ей сведения, которые хотел передать ей мой хозяин. Но, как я тебе уже говорил, Эгбуну, ее чи воспрепятствовала этому. И, как я тебе уже говорил, многие охранники даже не реагировали на просьбу моего хозяина о помощи, на просьбу отправить письмо. А тот из них, кто говорил по-английски, сказал ему, что если бы речь шла о письме на Кипр, то он бы смог ему помочь, а в Нигерию – нет, потому что будет дорого.

Мой хозяин посмотрел на своего друга с ужасом:

– Я хочу узнать, что она пыталась сделать для меня в то время.