Орхидеи еще не зацвели

Между тем мир вокруг нас погрузился во тьму, нарушаемую только колючим блеском звезд в небе и волчьих глаз в гуще леса. Луна задерживалась, как поезд, фатально отставший от расписания. Стало очень холодно, и если бы не тонизирующее действие алкоголя, недопитого вервольфами, то нас бы постигла судьба ямщика из русской песни, который замерзал в степи глухой и просил товарища (находящегося тут же, но, видимо, более закаленного) передать жене, то есть его жене, а не товарища, ясное дело, чтобы она задумалась о возможности заключения нового брака. Поскольку он ощущает, что в своем нынешнем состоянии уже мужем ей быть не сможет, а муж ей, насколько он ее знает, рано или поздно понадобится. Так что если подвернется подходящая кандидатура — передавал он ей через своего товарища — не стесняйся и действуй, старуха.

Мистер Петлюра, натура, как я успел заметить, богато одаренная фантазией, глядя на звезды, стал декламировать поэта Некрасова, который в синхронном переводе Блуменфилда звучал так:

— Вполне ли вам тепло, мэм?
(Кричит он ей с высокой елки)
— Да, все хорошо (но она дрожит от холода)
Человек-мороз спустился ниже,
Помахал перед ней жезлом
И спрашивает интимным шепотом:
«А так тепло?» — «Да, сладкий»
Тепло — но на самом деле она уже деревенеет.
Человек-мороз к ней прикоснулся
И дышит ей в лицо,
И сеет на нее колючие иголки
Со своей седой бороды.

— О, как это по-английски! — сказал Генри, который каждый раз при слове «тепло» алчно поглядывал на шубу мистера Петлюры, вспоминая ее косматые объятья. — Я так и вижу эту чопорную провинциальную ханжу, которая, потеряв надежду прервать девичество, сошла с ума, убежала в лес и замерзла, предаваясь бурным эротическим фантазиям.

— Насколько мне известно, — вмешался Шимс, — в произведении великого русского поэта Николая Некрасова (который в творчестве неизменно придерживался либерального направления)…

— Это всем известно, Шимс, — вставил я, — мог бы не говорить.

— … вовсе речи нет о старых девственницах, — продолжил Шимс, проигнорировав мою высококультурную реплику. — Мы даже не располагаем сведениями, были ли они вообще в крепостнической России, где помещики так или иначе брали на себя решение этой проблемы, вплоть до того, что когда они не могли найти мужа для одной из находящихся в их владении крестьянок, то совершали надлежащий акт непосредственно. Ко времени действия поэмы героиня уже успела побывать замужем и даже завести нескольких детей. Ее переживания как раз отчасти и вызваны этим фактом. Дело в том, что незадолго до описанного эпизода своего мужа она лишилась.

— Он погиб на войне?

— Нет, замерз.

— А, ну конечно. Это Россия, там все замерзают.

— Совершенно верно. Испытывая огромное горе по указанному поводу, она пошла в лес рубить дрова. Но интенсивность этих упражнений оказалась, к сожалению, недостаточной для сильной русской женщины — ни чтобы ее согреть, ни чтобы занять ее ум. Пока супруг был жив, нагрузка была, видимо, более значительной. В любом случае, героиня поэмы поддалась ухаживаниям мифического существа мужского пола, видимо, являющегося редуцированным вариантом древнего славянского божества, связанного с культом смерти. Такие боги, как правило, зооморфны, в частности, они являются в виде гигантской черной собаки…

— Упс! — сказали мы.

— …однако для удобства общения данный экземпляр принял облик, похожий на человека, вернее, на Санта-Клауса. Вступив с ним в интимные отношения, она замерзла. Понятно, кто с кем, джентльмены?

— Да, — сказали мы, — вполне. Крестьянка с Санта-Клаусом.

— Не создается впечатление, что с собакой?

— Нет! Нет! — сказали мы.

— Живописуя ее кончину, поэт настойчиво проводит мысль, что это лучший из возможных исходов, учитывая бедственное положение крестьянских женщин в крепостнической России.

— И муж ее тоже замерз?

— Да, но несколько раньше.

— Вступив в интимные отношения с Санта-Клаусом? Или с собакой?