После 1989 года западногерманские
правые прицельно объявили Саксонию своей «основной зоной дислокации» и методично внедрялись в нее. Нет сомнений, пишет Михаэль Краске в публицистической книге Der Riss («Трещина»), опубликованной в 2020 году, «что западногерманские неонацисты, и прежде всего Михаэль Кюнен вместе с “Национальной альтернативой” и “Немецкой альтернативой” создали мощные неонацистские структуры в Восточной Германии»[176]. Федеральное ведомство по защите конституции Германии, которое обязано пресекать такой ход событий, тем не менее бездействовало. Не связано ли это с тем, что с 1990 года все без исключения директора саксонского подразделения этого ведомства сами прибыли с Запада? Такая взаимосвязь дала повод сатирику Яну Бёмерману сделать целую передачу под названием «Западная Саксония»[177], потому что именно с Запада прибыли как многие нацисты, так и те, кто по долгу службы должен бороться с нацистами. Иными словами, наци – с Запада, руководство из ведомства по охране конституции – с Запада, а место действия – Восток. И наконец, Бьорн Хёке, главный нацист, фашист и идеолог АдГ, тоже родом с Запада, из города Люнен, что в Краевом союзе Вестфалия-Липпе. То, что действия крайне правых в сочетании с провальной работой ведомств могут упасть на благодатную почву и стать реальной угрозой демократии, отвратительно и позорно. По этому поводу у Краске сказано: «Привыкание к насилию, идеологии и структурам правых, которые ставят под угрозу верховенство закона, приводит к разрушению институтов. Проще говоря, полиция, прокуратура и суды местами перестают функционировать так, как должны и как того требует правовое государство»[178].Помимо этого, Запад как единое сообщество за долгое время сумел оценить выгоды иммиграции, благодаря которой можно стать экономически, культурно и интеллектуально богаче и одновременно умножить жизненную силу и привлекательность. У Востока не было такого опыта, поскольку до конца 1989 года он вынужденно оставался однородным и во всех отношениях закрытым обществом как извне, так и внутри. Даже те немногие, что приезжали в ГДР на работу или учебу из-за границы, например из Вьетнама, Анголы или Мозамбика, были изолированы в повседневной жизни и практически незаметны для граждан. Это же парадоксальным образом относилось и к солдатам оккупационной армии СССР, которых ограничивали в контактах с населением. Как и во многом другом, Запад получил сорокалетнюю фору, имел время осознать себя обществом иммигрантов, несмотря на связанные с этим социальные и политические проблемы. Максимальная депотенциализация[179]
, которой подвергли с начала девяностых годов Восток как жизненное пространство и пространство опыта, никак не способствовала пониманию иммиграции как шанса, то есть возможности плюрализации и дифференциации собственной идентичности. Скорее, Восток, который в общественном дискурсе и сам предстает как нечто чужеродное, видит в притоке чужих лишь дополнительную угрозу в экзистенциально и без того хрупкой ситуации. А вот Запад после 1989 года стал намного богаче, сильнее и могущественнее – благодаря Востоку, так и не выбравшемуся из бедности, потому что его намеренно оставили за бортом.6. Ханжество и двойная мораль
Однако установить связь между правым экстремизмом и провальной работой государственных органов – лишь полдела. Другая часть связана с тем, что социолог Штефан Лессених именует «экстернализацией»[180]
. «Мы живем хорошо, потому что живем за счет других – за счет того, что они достигают трудом и муками, терпением и страданиями»[181]. Приведу три неопровержимых примера: мы хороним свой мусор в Малайзии, наши футбольные мячи шьют дети в Пакистане, а одежду – фабричные рабы в Бангладеш. Абсолютно так же работает механизм аутсорсинга и внутри Германии в межрегиональных СМИ, полностью ориентированных прозападно, в которых «габитус экстернализации»[182] на самом деле возвращается бумерангом. Снова приведу три примера: в западной картине мира правый экстремизм, ксенофобия и одурманивание существуют только на Востоке; там гнездится все зло, которое Запад якобы преодолел. Да, все это на Востоке есть, что довольно печально. Но и на Западе все это присутствует, и в избытке. Однако тут в классификации и оценке применяется другое мерило, по нему это просто «досадные единичные случаи».