Орлеан

– А когда нас отправляли в ссылку, разве не ты запасся различными медицинскими справками и попросился в Енисейскую губернию, где так прибавил в весе и здоровье, что твоя собственная мать тебя не узнала? «Эко, как вас разнесло!» – воскликнула она. Ничего себе ссылка! Да там курорт открывать надо, а не эсдеков гнобить!

– Во всем виновато парное молоко, – сознался Владимир Ильич. – И прогулки на свежем воздухе. Ты бы сам представил им какую-нибудь справку и поехал бы со мной в Енисейск, а не гнил бы в Туруханском крае, теряя здоровье. Ходили бы вместе на охоту, крыли бы тамошних девок… И, глядишь, ничего бы не случилось.

– Ничего. Ничего бы не случилось… – повторил Юлий Осипович, как будто под гипнозом. – Россия бы осталась прежней.

– Прежней, – простонал Ленин с величайшей мукой. – Мы оба упустили свой шанс.

Он схватился за голову, смешно растянул ладонями глаза и стал похож на детскую игрушку. Мартов внезапно обнял его.

– Да как могло остаться по-прежнему, если ты окружил себя грязными ублюдками? – прошептал он горячо в ухо. – Разве ты заступился за меня перед партией в восемнадцатом, когда я разоблачил в своей статье бандита Иосифа Джугашвили?

– Какого еще Джугашвили? – переспросил Ильич на всякий случай.

Но внутри пронеслось: вот откуда взялся «таинственный незнакомец»! Вот откуда Дзержинский поймал предательство Сталина! Из старой, никому не нужной и позабытой всеми брошюрки!

– «Таинственный незнакомец»! Так она называлась, – подтвердил Мартов прозрение Ильича. – А все потому, что партии нужны были бандитские деньги. Ты можешь рисковать своей жизнью и своей репутацией, Ульянов! Но жизнью всей страны ты рисковать не имеешь права!

– Стране до меня нет дела, – ответил Ленин тяжко. – Мне бы свое дожить и умереть тихой смертью.

– Тихой смертью тебе умереть не удастся. Ты слишком далеко зашел. – И Юлик порывисто отсел от него. – Зачем ты расстрелял бесполезных Романовых? Тебе что, лавры Робеспьера не дают спокойно жить?

– Это сделал покойный Яшка, – слукавил Ильич, имея в виду Свердлова. – Не я.

Бывший Председатель ВЦИК поставил своей телеграммой, разрешавшей внесудебную расправу над царской семьей, жирную точку в монархической традиции России. И Ленин, конечно же, об этой телеграмме знал.

– А что за дичь ты сейчас придумал, что это за капитализм ты навесил на выю несчастной, погубленной тобой родины?

– А вот этого я не понимаю. И понять не могу, – воскликнул Ильич, вскакивая с кровати. – Ты мечтал всю жизнь о мелкобуржуазной стихии, в которой окрепнет демократия и вырастет культурный образованный пролетариат. Этого не было при царе, и это мы делаем сейчас. Так чем же ты недоволен? Это же твоя заветная мечта! Все меньшевики, начиная с Плеханова и кончая тобой, твердили мне: рано, рано, рано! Страна не готова для коммунизма, нельзя перепрыгивать через целые исторические этапы. И я сделал! Сделал нэп и вернул Россию в русло последовательного эволюционного развития!

– Да ты что, в самом деле безумен? – вскричал Мартов и легонько ударил Ленина по ногам своей палкой.

Тот ойкнул и заслонил лицо локтями, предполагая, что второй удар будет более принципиальным.

– Какой капитализм при диктатуре? При диктатуре одной партии? Это ли развитие демократии? Да это загон страны в полный исторический тупик.

– Другую дееспособную партию я создать не позволю, – глухо сказал Ленин. – В этом ты прав.

– Значит, капитализм с диктатурой? И с однопартийной системой? Так у тебя получается? – потребовал уточнения Юлий Осипович.

Ленин молчал. Не дождавшись ответа, Мартов огрел его палкой по плечам. Но огрел слабовато, скорее обидно, нежели больно.

– Прекрати экзекуцию! Побойся Бога! – пробормотал Ильич, отступая к окну.

– Какой Бог? Мы оба в него не верим!

– Это ты не веришь! А я верю. Для меня Бог – внутрипартийная демократия. Я увеличу численный состав ЦК, Политбюро… Я введу туда рабочую молодежь, заставлю работать Рабоче-крестьянскую инспекцию! При таком контроле вторая партия окажется немыслимой и ненужной.

– Всё мимо! – пробормотал Мартов. – Как только в страну возвратятся деньги и собственность, все они окажутся в руках партийных чиновников и чекистов. При диктатуре, которую ты придумал, иного и быть не может. Из военного коммунизма Россия пойдет не вперед, а назад, обратно в феодализм. Что ты наделал, Ульянов? Что ты наделал?! – прохрипел он и тяжело закашлялся.

– Но, может быть, не всё еще потеряно… Я вывернусь! Дайте мне жизни еще лет пять или десять… Ты не узнаешь страну, Мартов! А лихоимцев мы будем стрелять! Посадим на баржу, как проституток, и утопим в Финском заливе!

– Убьют сначала тебя, а не их. – И Юлий Осипович, вынув носовой платок из сюртука, сплюнул в него густую красноватую мокроту. – Ты хотя бы страдаешь? – спросил он с тоской. – Страдаешь от того, что ты сделал, Ульянов? Ведь все оказалось напрасным: жертвы, разруха, голод и война… Напрасное, пустое и дорогостоящее мероприятие!

– Конечно, страдаю, – успокоил его Ильич. – Иначе бы ты здесь не сидел.