Орленев

Когда-то он прочитал, пе помнит где, может быть, даже у Пуш¬

кина, что в драмах Кукольника жар нс поэзии, а лихорадки.

Если так было и у него, ои горько сожалеет и просит простить

его. Но он смеет думать, что был в его игре и жар поэзии! И по¬

следнее замечание — по поводу столиц и провинции. Пусть рево¬

люция исправит эту несправедливость: переизбыток искусства

в центрах и ужасный недостаток в глубинах России *.

Юбилейный спектакль затянулся допоздна. Орленев играл

Раскольникова с самозабвением, как в лучшие молодые годы, и

с первых монологов почувствовал успех по напряженной тишине

в зале, переполненном сверху донизу («Даже в оркестре стояли

друг на друге»20). В тот вечер новая Россия встретилась со ста¬

рой и не отшатнулась от нее. Луначарский в одной из статей

начала тридцатых годов писал, что человеку, рожденному рево¬

люцией и способствующему ее победе, «почти неприлично не знать

такого великана, как Достоевский, но было бы совсем стыдно и,

так сказать, общественно негигиенично попасть под его влия¬

ние»21. Кто скажет — служил ли спектакль Орленева только ис¬

точником познания Достоевского? И легко ли провести грань

между знанием и влиянием, когда соприкасаешься с таким искус¬

ством? По праву современника могу только свидетельствовать, что

исповедь Раскольникова потрясла московских зрителей 1926 года

своей душевной открытостью, страстной жаждой жизни и полной

от нее отрезанностью... К концу вечера Орленев так устал, что

для ораторства у него не хватило бы духу. Да и не было нужды

в этом ораторстве. Он уже все сказал своей игрой!

Сразу после спектакля началась торжественная часть. Луначар¬

ский говорил о заслугах юбиляра перед русской культурой, о его

благородной миссии неутомимого пропагандиста и рыцаря театра

и поздравил с тем, что Совет Народных Комиссаров присвоил ему

звание народного артиста. Потом было много речей, одна деле¬

гация сменяла другую, русские актеры любили Орленева и де¬

монстрация их чувств длилась долго и длилась бы еще дольше,

если бы не позднее ночное время **. Он был счастлив — револю¬

ционная Россия признала его и наивысшим образом оценила его

труд,— по от усталости и волнения все, что происходило вокруг,

воспринимал как в тумане, в какие-то минуты ему даже казалось,

что речь идет не о нем, а о другом, незнакомом ему человеке.

* Этой темы он коснулся несколько месяцев спустя в беседе с коррес¬

пондентом журнала «Рабочий и театр», сказав ему, что «работник театра,

которому удалось создать нечто ценное», должен это ценное «не замуро¬

вывать, не музейничать», не приноравливаться к вкусам пресыщенных сто¬

личных зрителей, а «продвинуть в широкие массы, жаждущие театра, свои

достижения» 19.

** Любопытно, что в составе лепипградской делегации была старшая

дочь Орленева — Ирина, служившая тогда в Академическом театре драмы.

Эта неожиданная встреча очень обрадовала Павла Николаевича.

Может быть, это чувство появилось оттого, что была какая-то пе¬

ренасыщенность в похвале: неужели это все ему одному?! Чтобы

разогнать усталость, он пошел домой пешком по морозной, еще

снежной, ночной мартовской Москве и тогда подумал, что, пожа¬

луй, самым дорогим подарком для него в этот день было письмо

Станиславского... Юбилейные папки и сувениры кто-то из его

близких вез вслед за ним на извозчике.

Теперь вернемся к середине дня 8 марта. В послеобеденные

часы перед юбилейным празднеством, как обычно перед трудным

спектаклем, он прилег, чтобы отдохнуть, сразу уснул и не услы¬

шал стука в дверь. Дома была только нянечка Дуня, и она ска¬

зала неизвестному ей красивому и большому человеку, непохо¬

жему на тех знакомых, которые приходили к ним, что Павел Ни¬

колаевич отдыхает и просил его не тревожить. Потом еще раз по¬

смотрела па необычного гостя, которому, казалось, было тесно

в их квартире в Каретном ряду, и предложила все-таки разбу¬

дить хозяина. Гость ответил, что он пришел без предупреждения,

что беспокоить Павла Николаевича не нужно, и попросил лист

бумаги и чернил. Нянечка немедленно откликнулась, и Станис¬

лавский, а это был он, сел в полутемной проходной комнатке за

кухонный стол и написал письмо Орленеву, подлинник которого

теперь хранится в Театральном музее имени Бахрушина.

«Дорогой и сердечно любимый Павел Николаевич!

Доктор не разрешает мне быть на Вашем сегодняшнем тор¬

жестве сорокалетнего юбилея, так как я еще не оправился вполне

после болезни. Но мне во что бы то ни стало хотелось сегодня ви¬