Орлята

Моряки долго еще стояли на берегу, неотрывно следя за волнами. Не уходило с небосклона и солнце. Низко, над самым горизонтом, обходило оно дозором море. Но вот оно как бы замедлило свой печальный ход, — большой красный диск наполовину погрузился в воду. Это был момент, когда кончался день и начинался другой. Вечерние и утренние зори здесь сходились одновременно, так не похоже ни на казанские, ни на московские. Но уже через минуту начался восход. Краски становились все ярче, очертания рельефнее.

Проходили часы. Там, где при высадке моряков лежали густые тени, вода теперь посветлела. И совершенно почернела там, где казалась раньше прозрачной. Горизонт походил на огромное развернутое красное знамя, приспущенное над могилой героев, сложивших голову за родину.

День, когда моряки с небольшим запасом патронов, сухарей и консервов высадились на берег, был полон света и свежести, но он показался им более страшным, чем тьма и могильная тишина подводной лодки.

По одну сторону раскинулось пустынное Баренцово море, по другую, насколько охватывал взор, тянулась бесконечная зеленовато-серая гряда гор и обрывистых сопок. Море было заминировано, и даже бывалые норвежские рыбаки не показывались в здешних краях.

Краснов решил держаться направления на юго-восток.

Еще в первые дни войны Совинформбюро сообщило, что на Мурманском направлении идут тяжелые бои.

Учитывая это, Краснов решил идти не вдоль берега, а, передвигаясь скрытно через Норвегию и через леса северной Финляндии, выйти к городу Кандалакша. Но Краснов не знал, что в это время и на Кандалакшинском направлении наши пограничные части под натиском превосходящих сил противника вынуждены были отходить.

Моряки уже долго пробирались по каменистому бездорожью. Было мучительно трудно, но каждый старался скрыть это от остальных.

Все больше одолевала жажда, но Краснов не разрешил пить полную порцию воды, так как это расслабляло людей.

И хотя трудно было забыть о жажде, они шли, ощущая на губах горький привкус морской соли, движимые одной мыслью — во что бы то ни стало пробиться к своим частям.

Они не чувствовали ног от усталости, когда Краснов разрешил наконец первый привал.

— Здесь станем на якорь, — сказал он.

Моряки укрылись от ветра под выступом скалы я прилегли, плотно прижавшись друг к другу.

Галим Урманов, чувствуя спиной Верещагина, лежал с открытыми, но ничего не видящими глазами. Сердце его рвалось от тоски. Он думал о тех, кто еще несколько дней назад принимал его в партию и кого теперь уже не было в живых.

Море поглотило целую команду сроднившихся, с полунамека понимающих и готовых выручить друг друга людей. Это была жестокая правда. И чем неотступнее вставал каждый в его памяти, тем тягостнее было сознавать, что вся эта связанная с подводной лодкой жизнь больше не существует.

Галим почти физически ощущал рядом с собой Шаховского и его последний пристальный взгляд. Галим застонал: нет, нельзя забыть товарищей и потопленной лодки нельзя простить! Теперь он должен сделать то, чего не успели они. И если когда-нибудь он нарушит священную клятву, пусть его постигнет самая страшная кара.

Перед тем как двинуться дальше, Краснов приказал мичману построить моряков.

— Товарищи, — сказал Краснов перед строем, — нас мало, но один краснофлотец, как говорится, может устоять против десятерых фашистов. Поэтому я буду называть нашу группу морским отрядом. Командование отрядом я беру на себя. Заместителем назначаю мичмана Шалденко, политруком отряда — главстаршину Верещагина. Приказ командиров — закон. Задача — пробираться на соединение с частями Красной Армии. Вопросы ко мне имеются? Нет? Мичман, взять на учет вооружение и боеприпасы отряда. Через четверть часа выступаем.

— Есть! — отчеканил тот.

Лейтенант сел на мшистый валун, уперся локтями в колени и, сосредоточенно о чем-то размышляя, закурил. Но вот он встал:

— Пора!

Они шли на юго-восток, затерянные меж пустынных сопок, упиравшихся мрачными, черными макушками в голубое небо. Вокруг — ни звука. Только ветер свистит в горах, окутанных синеватой дымкой, да изредка раздается грохот обвалов в мертвых ущельях, похожих на дно высохшего моря. Лишь кое-где тянутся по камням хилые желтоватые ветви ползучей скрюченной березки.

Первые дни моряки были подавлены этим хаотическим нагромождением базальтовых скал, шифтовых плит с острыми краями и древних, замшелых валунов, напоминающих противотанковые надолбы.

Лили неистовые дожди, гремели водопады. Идти становилось все труднее.

Краснов вспомнил пару прекрасных гаг, которых он видел еще с лодки в расщелине скалы, и рассказал об этом голодным товарищам с запоздалым сожалением.

Они засыпали, но ненадолго, просыпаясь от мучительного голода. Однажды они заметили полярную сову. Седовато-белая, почти бесцветная, она сидела нахохлившись на голой круче, почти сливаясь с нею: только желтые глаза сверкали да чернел клюв; но стоило морякам подползти к ней, она улетела.

Они шли почти босиком, — от обуви за эти дни остались жалкие опорки. Почти у всех опухли и кровоточили ноги.