Орлята

Но друг его, не понимая, что допускает одну ошибку за другой, ответил упрямым молчанием.

Хафиз поднялся. Галим тоже. Оба одинакового роста, они стояли так близко, что каждый ощущал горячее дыхание другого.

Вдруг Хафиз обнял приятеля.

— Галим, ведь мы же друзья! Скажи, почему ты такой… — он замолк, не найдя подходящего слова.

Галим передернул плечами, стряхивая руку Хафиза.

— Нечего мне говорить.

— Ну, тогда я скажу. Репетиция, которую ты сорвал, перенесена на завтра… после уроков. Учти! — перешел Хафиз на официальный тон. — Говорю тебе это как комсорг.

И, не дожидаясь ответа, вышел.

2

Вожатые вручали сегодня красные галстуки вновь принятым пионерам. Первой Мунира Ильдарская завязала галстук девочке с васильково-синими, жадно открытыми глазами. Третьеклассница неотрывно следила за движениями вожатой, словно хотела навсегда запечатлеть малейшие подробности этой минуты. И сейчас, одна в квартире, Мунира невольно улыбалась, вспоминая вбирающий, радостно-смущенный взгляд девочки.

Мать Муниры, Суфия-ханум, инструктор райкома партии, еще не возвратилась с работы. Мунира полила цветы, убрала комнату и отправилась на кухню готовить любимые мамины галушки — чумару. За всеми домашними хлопотами она и не заметила, как настроение ясной легкости, которое она унесла с пионерского сбора, постепенно опять затуманилось. Не потому, что она была одна, — Мунира привыкла к этому, редко выдавались счастливые вечера, когда они с матерью проводили вместе два-три часа. А сегодня тем более — бюро райкома, на котором мама, кажется, докладывает, так что раньше двенадцати ее не жди.

Давно освоилась Мунира и с тем, что подолгу живет вдали от семьи и отец ее, подполковник Мансур Ильдарский. Сколько она помнит себя, он всегда служил в кадрах Красной Армии, часто получал новые назначения, уезжал и опять возвращался. Правда, последнее время письма от него идут уж очень долго с далекого Карельского перешейка, где он со своими бойцами сражается против маннергеймовских фашистов, и колющий страх за отца нет-нет да и закрадывается в душу Муниры.

Но в этот вечер Мунире навязчиво вспоминалась сегодняшняя выходка Урманова. Со стороны Галима это был непонятный и оттого, казалось, еще более грубый выпад. И не только против нее — против всего класса, против всей школы. С тех пор как Галим вышел из мальчишеского возраста, он ни разу так обидно резко с нею не разговаривал. Неужели он посмеет и завтра не прийти на репетицию? Сорвать спектакль, в который вложены поиски и тревоги целого коллектива…

— Вот мальчишка! — вырвалось у Муниры вслух.

Слово это она употребляла часто, вкладывая в него несколько иной смысл, чем оно имело на самом деле. В устах Муниры оно означало одновременно осуждение зазнайства и нечуткости, легкомыслия и нетоварищеского отношения.

Мунира так ушла в свои мысли, что коротенький звонок, раздавшийся в прихожей, заставил ее вздрогнуть, «Кто это? Неужели мама так рано?» Мунира открыла дверь и радостно воскликнула:

— Таня, ты! Заходи быстрее!

Девушки поцеловались, Мунира погладила ладонями зарумянившиеся, в ямочках, щеки подруги.

— Замерзла?

— Ничуть. Ты одна?

— Одна. Мама на бюро.

Таня переплела концы своих темных, с блеском, тяжелых кос, которые она носила не на спине, как Мунира, а перекидывала на грудь. Мунира видела в этом что-то неуловимо Танино. Ей все нравилось в подруге: выпуклый лоб с колечками завитушек на висках, спокойный, внимательный взгляд, твердые губы, голос и смех искреннего человека.

В столовой, скинув туфли, девушки с ногами устроились на диване, каждая в своем любимом углу.

С первого взгляда Таня уловила озабоченность подруги.

— Что бы ты сказала о комсомольце, который отвернулся от всего коллектива? — постукивая карандашом по своим длинным пальцам и не называя пока Урманова, торопилась излить свое волнение Мунира.

Таня не спешила с ответом. Пусть Мунира выскажется яснее.

— Из-за этого хвастуна Урманова может сорваться наш праздничный спектакль, Понимаешь, он потерял всякое чувство ответственности, носится, как с писаной торбой, со своей «блестящей», видите ли, шахматной партией. Подумаешь, мир хочет удивить этой победой!

Таня все еще молчала. После паузы Мунира сказала более спокойно:

— Справедливо будет с нашей стороны вынести ему выговор за такой поступок? Как по-твоему, Таня? — Карие глаза Муниры говорила: «Да отвечай же поскорей!»

— С выговором я бы, пожалуй, не торопилась — Таня характерным для нее движением сжала на секунду губы, потом убежденно сказала — На комитете обсудить следовало бы. А вообще-то Галим неплохой парень. Дайте ему почувствовать по-товарищески, по-комсомольски, что он поступил недостойно. Он поймет свою ошибку.

— Пожалуй… это правильно, — с готовностью согласилась Мунира. — Толковая ты у меня, Танюша. — Ей было приятно, что мнение Тани, которую она привыкла считать умнее себя, совпало с тем, что сама она, несмотря ни на что, думала о Галиме.

Мунира благодарно обняла Таню за плечи.