Орлята

…Они подружились с Таней давно, как только Владимировы приехали в Казань. Их отцы, Константин Сергеевич Владимиров и Мансур Ильдарский, были старыми боевыми товарищами. Первое время они жили вместе. Девочки ходили обнявшись — Таня черноволосая, черноглазая, у Муниры волосы посветлее, глаза карпе, — в одинаковых коротеньких платьицах, с красными галстуками на шее, и громко распевали: «Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой!»

Мунира и сама не знала, с чего началась их дружба, — может быть, она началась с того часа, когда Таня в саду, под яблонями показывала свой семейный альбом. «Вот это мой дедушка, — говорила Таня, гладя пальчиком пожелтевшую от времени фотографию, — он был революционером, боролся против царя. Папа рассказывал — за ним шпики охотились… жандармы приходили с обыском…»

И Мунире так захотелось тогда, чтобы и ее дедушка тоже был революционером. Но мать говорила, что он был просто крестьянин, пахал землю — и все.

Показала Таня и старую карточку своего отца, Константин Сергеевич на ней был совсем не похож на теперешнего Таниного солидного папу — такой молодой, высокий и тонкий, в военном френче.

— Комиссар гражданской войны, — сказала гордо Таня. — А теперь он партийный работник.

И Мунире опять-таки захотелось, чтобы и ее отец тоже был комиссаром, хотя обычно она всегда гордилась своим отцом — командиром Красной Армии.

Как-то вечером в большой квартире Владимировых Мунира и Таня остались вдвоем. Началась гроза. Беспрерывно сверкали молнии. Было страшновато, но девочки держались храбро, даже что-то декламировали в два голоса. Но вот гром ударил прямо над ними. Они остались в темноте, и почти в ту же секунду высоким пламенем вспыхнула крыша соседнего дома.

Бледная, с широко открытыми от страха глазами, Мунира забилась в уголок. Таня же решительно подошла к телефону и, набрав номер, совсем-совсем спокойным голосом — так показалось Мунире — сказала:

— Папа, у нас электричество погасло. Мы одни с Мунирой. А рядом загорелся дом…

С тех пор Мунира полюбила Таню еще крепче и старалась во всем подражать ей…

Суфия-ханум вернулась поздно, уже в первом часу ночи.

— Мама, что с тобой? Ты больна?

— Очень устала, Мунира, — Суфия-ханум тяжело опустилась на диван.

— Ты совсем не бережешь себя, мама, — нежно гладила Мунира рано поседевшие, собранные низко на затылке волосы матери. — Разве можно работать так много? Вот напишу папе.

Суфия-ханум хотела улыбнуться, но улыбка не вышла. «Если бы ты знала, что с твоим папой», — подумала она.

— Отдохни капельку. Сейчас все будет готово.

Суфия-ханум вышла умыться. Мунира шепнула Тане:

— Наверно, на бюро стоял какой-то неприятный вопрос. Мама в такие дни всегда волнуется.

Она принесла из кухни дымящуюся в высокой миске чумару и, чтобы хоть немного отвлечь мать от ее мыслей, опять принялась рассказывать о выходке Галима.

Суфия-ханум, рассеянно слушая дочь, торопливо съела тарелку чумары.

— Ну, девочки, пора на покой. Завтра рано вставать.

Мунира с Таней ушли в свою комнату, но долго еще, выключив свет, шептались в постели.

Суфия-ханум осталась в столовой. Наконец-то одна!.. От внутреннего озноба у нее вздрагивали плечи. Кутаясь в пуховый платок, она вновь и вновь перечитывала помятый листок бумаги с наезжающими друг на друга буквами, — видно, писали карандашом на чем-то неровном, может быть на снарядном ящике.

С тех пор как финны спровоцировали войну, Суфия-ханум беспокойно ждала известий от мужа. Ее Мансур был там, в огне, и она мысленно следила за каждым его шагом. Как-то в одном из очерков «Правды» она прочла, что полк Ильдарского ведет бои на основном направлении, и сердце Суфии-ханум забилось от гордости и тревоги. «Мансур, почему я не рядом с тобой, как это было в гражданскую войну? — думалось ей. — Трудно, наверно, тебе, Мансур, трудно, наверно, твоим бойцам…» Она старалась представить себе далекую Карелию и видела лишь нагромождения скал и ледяные озера.

Детство Суфии-ханум протекало в Златоусте. Ее отец много лет варил сталь, мать работала подносчицей на том же заводе. Началась гражданская война, восемнадцатилетняя Суфия ушла в Красную Армию и на фронте встретила командира взвода Мансура Ильдарского. А потом, разделяя все трудности походной жизни, прошла вместе с мужем по многим боевым дорогам. И Мунира, единственная их дочь, родилась между боями.

Когда Мунира спрашивала мать о месте своего рождения, та отвечала:

— Родина твоя, дочка, Дальний Восток. На свет ты появилась в палатке полевого госпиталя.

Суфия-ханум некоторое время жила у своих стариков, потом переехала в Москву, к мужу, слушателю военной академии. Много округов изъездили они — Мансур служил в разных городах. Но когда Мунире пришла пора учиться, Суфия-ханум прочно осела в Казани: не хотелось отрывать Муниру от родной школы. В этом году Мунира кончает десятилетку, но до сих пор она еще не решила, какой изберет жизненный путь. И Суфия-ханум с нетерпением ждала окончания войны. Мансур писал, что после завершения кампании будет проситься в отпуск. И она надеялась, что они сообща выберут будущую профессию дочери.