Орлий клёкот. Книга вторая

Читал об этом Мэлов в «Комсомольской правде». Бойко написано было, вдохновляюще: «…не запугать комсомольцев огнем кулацким, на смену погибшего встанут тысячи…»

«Сын сгоревшего тракториста. Превосходно!»

Ничто его больше не держало в этом медвежьем углу, и утром выехал он на сельсоветской подводе в Тюмень. Не близок путь, но, как ни тянулись таежные версты, пришел им все же конец.

Остановил лошадей возница на привокзальной площади, в ряду таких же натруженных бричек, и без всякой дипломатии попросил:

«— Мерзавчик бы перед обратной дорогой пропустить? Как, мил человек? Я мигом в кооператив…»

Мэлов даже обрадовался просьбе: проще состоится знакомство с Акулиной.

«— Пойдемте в буфет. Там и закуска есть».

«— Можно, благословясь».

Нелюдно в буфете и чисто. На столах — пепельницы, пол крашеный, не затоптанный, без окурков и плевков. Удивило это Мэлова, привыкшего видеть привокзальные буфеты иными: толкотня, дым коромыслом, пыльный, зашарканный пол, раскосмаченная буфетчица в переднике не первой свежести, озабоченная лишь тем, как бы не просчитаться, как бы не ушел кто, не расплатившись. А здесь чинно сидят за столами немногие посетители, а хозяйки даже не видно. Не сторожит зорко.

Возница, которого пропустил вперед себя Мэлов, остановился у порога в нерешительности, кашлянул в кулак робко и Мэлова, пытавшегося пройти вперед, предупредил:

«— Погодь. Позовет когда. Строга Акулина наша».

Еще раз кашлянул, переступая с ноги на ногу. Решился наконец позвать:

«— Акулина Ерофеевна!»

Отозвалась на зов сразу. Вышла в зал, удивив и покорив Мэлова необычной для буфетчицы нарядностью и пригожестью: передник белоснежный и промережен кружевно по краям; розовая шелковая кофта дышит свежестью и, кажется, гордится тем, что прикрывает собой статное тело и пышные, упругие груди; ловко облегает в меру полные бедра узкая, едва прикрывающая колени юбка, а сафьяновые сапожки, немного бледней кофточки, подчеркивают стройность и крепость ног; взгляд же молодой женщины, чувствовавшей, что она хороша собой, что нравится мужчинам, вовсе не был сердитым. Смотрел на буфетчицу Мэлов и не мог понять робости возницы, но отчего-то начал робеть и сам, хотя хозяйка буфета пригласила почти ласково:

«— Милости прошу. Будьте как дома».

Пока она ходила за водкой и закуской, Мэлов попросил возницу:

«— Хотелось бы денек-другой пожить в городе. Попроси землячку свою, не приютит ли?»

«— Тебя? — хмыкнул возница, потом посерьезнел: — Строга. Не признает нас, усть-лиманских, обиду держит».

Но после третьего стакана смилостивился. Поставила буфетчица еще один графинчик водки, мяса заливного с хреном, а он ей:

«— Пустила бы, Акулина Ерофеевна, поквартировать человека. Смирный, обходительный».

«— Отчего не пустить, — весело отозвалась Акулина, — если попросят».

«— Очень даже прошу, Акулина Ерофеевна, — склонив в поклоне голову, отозвался Мэлов. — На несколько деньков…»

Так и оказался он наконец у цели своей поездки. И только переступил порог, как увидел холеной полноты мальчика, опрятно одетого, чистенького, как и сама мать, и, несмотря на малолетство, очень похожего на Дмитрия Левонтьева. Тут, как говорится, без всякой ошибки: волосенки жиденькие, нос острый, с прозрачными ноздрями, вспученными, будто мальчишка едва сдерживал чих, а ноги тоже левонтьевские — непропорционально полные.

«— Звать-величать тебя как? — присаживаясь на корточки перед мальчиком и не придавая значения враждебной недоверчивости во взгляде, ласково спросил Мэлов. — Ну, смелей, дядя не укусит тебя».

«— Дима».

«— Молодец, Дмитрий! Богатырь!»

Для первого знакомства, посчитал Мэлов, вполне этого достаточно. И для мальчика, и для себя. Теперь он утвердился в своей догадке: плод греховной связи — вот он, налицо. Однако спешить с рассказом о своей миссии Мэлов не собирался. Обдумать, считал, все нужно, взвесить каждое слово, чтобы без сучка без задоринки исполнить угрозой навязанное дело. Жилы свои он очень жалел.

Вышло все же не по его расчету. Неожиданно все вышло.

Попили чаю, отправила Акулина Ерофеевна сына в боковушку, повелев спать, а сама смотрит на Мэлова оценивающе и размышляет вполголоса:

«— Тут ли, у печи, на лавке постелить либо в кровать пустить? А что? Не велик сам, дак в корню крепок. Бывают, сказывают, такие…»

Мэлова обожгла такая бесцеремонность, ему не желанны были обноски Дмитрия Левонтьева, но тогда нужно было встать и уйти. А как быть с жилами, которые грозил повытянуть Есаул? Вот и остался сидеть Мэлов, терпеливо ожидая, пока хозяйка решит, как ей поступить, а потом, когда определилась и ушла в свою комнату стелить постель, ее зова.

Вышла. Величавая. Позвала. Как тогда, в буфете:

«— Милости прошу. Разобрана кровать. Ложись».

Сама принялась убирать со стола посуду и перемывать ее, достав из печи чугун с горячей водой.