Орлий клёкот. Книга вторая

Нет, Богусловский, как и сотни тысяч других советских командиров и бойцов, не знал тогда еще всего героического трагизма, слава и боль которого откроется блескучими гранями еще нескоро, даже не в первые послевоенные годы, а позже, когда те немногие, пережившие первые часы, дни, недели и оставшиеся в живых, осознают в долгих своих раздумьях святой свой долг поведать народу о погибших его героях, когда проникнутся этой же идеей журналисты, а следом за ними и писатели, — вот тогда раскроется великий героизм бойца-пограничника, увидится и не менее великий недогляд тех, кто решал его судьбу. Конечно, заставы не сдержали и не могли сдержать вражеские полки и тем более дивизии; у каждой заставы оставляли фашисты роту либо батальон с несколькими орудиями. Невелики для наступающей армады такие малые отключения, но велика была нравственная сторона пограничного подвига — тогда, в первые часы войны, гитлеровская армия поняла, не отдавая, возможно, себе полной мерой в этом отчета, что легкой прогулки по российской земле не получится. Да и так называемый план «после 24 часов» появился на свет именно после первых пограничных боев.

Не мог знать тогда Владлен Богусловский всего этого, а тем более осмыслить все, что сделали пограничные войска в первые дни, недели и месяцы войны, но он чувствовал, что Заваров явно приукрашивает события, возводит в степень любой мелкий в масштабах безмерного фронта факт, наделяя его великой значительностью. А у Богусловского уже было полное понимание целей пограничной охраны и ее боевых средств. И получалось, что Заваров своим погранчванством, как определил Богусловский, достигал явно противоположное тому, ради чего старался. Более того, Владлен довольно часто ставил майора в тупик наивными на первый взгляд вопросами.

Но сегодня его вопрос, хотя и заданный с наивной простотой, заставил бы задуматься не только Заварова.

— Я читал у отца первый пограничный устав. При Иване Грозном он писан. Это реликвия наша семейная. Какая главная задача ставилась перед сторожей? Увидеть врага и с максимальной скоростью оповестить ближайших воевод. Оповестить, заметьте. В бой не вступая. А дальше? Дальше вести супостата. Разведкой, как бы мы сейчас сказали, заниматься. Фланги полков оберегать. Не боем, однако. Разведкой опять же. Устанавливать, куда двигается противник. Чтобы воеводы, а бой им вести, могли верно распределить свои силы.

— Ну и ну! Я б такую, с позволения сказать, реликвию в печь выбросил. Или в музей бы отдал. На видное место пусть повесят, чтоб посмеялись мы все от души. Эко ловкачи! Удумали для себя роль. А царь, не разобравшись, до́лжно, подмахнул бумажку. Впрочем, для того времени — дело понятное. Понятием Родина не пахло тогда. Платили деньги — служил. Не перетруживаясь.

— Не скажите! Смог же народ иго сбросить? Смог. От Речи Посполитой оборонился? Да. Немцев и шведов побил на Балтике? Не враз, но побил. Наполеона прогнал…

— Не аргументы. Против ярма иноземного поднимались, когда уж совсем невмоготу. Хоть и постылая жизнь под царем и помещиком, но не в рабах. Вот в семнадцатом — тут все верно: сказал во весь голос свое слово народ. Жизней не жалеючи, бился. Если бы по-твоему, так никогда не завоевать бы победы. Схоронись за кустом и гляди, как враг шагает?! Нет, ни пяди земли не должны мы отдавать без боя. Ни пяди! Когда попадались мне, которые пятки смазывали — нет, дескать, где зацепиться в обороне, степь, дескать, вот за Волгой упремся, через Волгу не пропустим, — мне плюнуть им в лицо хотелось. А будь моя воля — и пули не пожалел бы. Куда бежим?! Когда остановимся?! Не по кустикам выглядывая, а грудью встанем, как и положено советскому воину. Родину он защищает! Родину вольную свою!

Обидно слушать Богусловскому напраслину. Не о том он говорил, не за драптактику ратовал; но и возразить хотелось, защищая пехотинцев: что они против танковых клиньев поделают с бутылками да ПТРами? Сам же Заваров видел, что всего-навсего одна батарея, к тому же зенитная, придержала врага. Танки остановились, а с пехотой легче управляться. А ну если фронт ощетинится орудиями, если воздух заполнят наши ястребки да бомбовозы, если танки силушкой своей навалятся? У самого робкого поприбавится смелости.

Только не стал он ничего этого говорить, — похоже, и так лишнее сказано. Вроде бы человек хороший, этот навязывающийся в духовные отцы майор, но все же — энкаведешник. Одно его слово — и прослывешь паникером. Еще и поклонником старорежимья. Куда как привлекательно! А какой разговор семейный без откровенности? Запаха тогда семейности даже не станет.