Орлий клёкот. Книга вторая

Узнал бы кто из бывалых фронтовиков, о чем мысли начальника штаба дивизии, не удержался бы, по меньшей мере, от улыбки. А то и рассмеялся бы. Пока тучи да ветер — воздух чист от вражеской авиации. И значит, не ведает он о подходе крупного резерва, к тому же бомбить не бомбит.

Все верно. Только по непереметенным дорогам куда как спорей двигались бы полки, да и технику не пришлось бы бросать. Вот и угадай, что лучше, а что хуже.

Тракт и проселки уже жили, они двигались, и, как сразу же уловил Богусловский, не с вялой усталостью, как вчера, особенно к вечеру, а устремленно. Похоже, изменилось настроение людей за ночь. Виделось Богусловскому, что подхлестывает людей, торопит их какая-то новая сила. Определил ее с тоской в сердце:

«Месть».

Не лучшее человеческое чувство, но не в одной избе в ту ночь плакали бабы, обжигая сердца солдатские, молодые, полные мужественной силы, а раз творят нелюди зло, ответ один — месть.

Совещание Богусловский открыл просьбой:

— Прошу высказаться по вопросу ускорения темпа движения. Только, пожалуйста, конкретно и с максимальным учетом реальности.

Призыв этот не находил должного отклика до тех пор, пока не прибыл на совещание начальник тыла. В предложениях, правда, недостатка не ощущалось, и были в них добрые, рациональные зерна. Особенно приемлемым показался совет спе́шить всех командиров, кроме командования дивизии, а коней впрячь в волокуши. Сбить их из бревен не составит труда. На этом бы, пожалуй, остановились, но вот распахнулась дверь и через порог порывисто шагнул, обгоняя морозный пар, начальник тыла, статный командир в новенькой, опоясанной такими же новыми ремнями бекеше (умеют тыловики обеспечивать себя), смахнул папаху и, растирая закуржевевшие щеки и уши, заговорил густым баритоном:

— Прошу пардону за опоздание, но задержка вынужденная и радостная. Колхозницы указали нам два спрятанных в колке трактора. На себе, сказали, пахать станем, вы только гоните фашистов. Откопали мы их и теперь приводим в порядок. Делается и волокуша. Предполагаем утяжелить ее максимально и — двумя тракторами. До земли чтобы утюжить.

Вот так, сразу, сняты многие проблемы. Еще бы парочку тракторов (аппетит рождается во время еды) и пустить их обратно, к Ельцу. Технику брошенную вызволять. Только пока это — пустое желание.

Совершенный лишь тугодум не понял бы, на какую великую жертву решились женщины и какие мысли и желания двигали их благородным порывом. Богусловский сказал, как бы итожа настроения всех командиров:

— Грех нам теперь черепахами ползти. Не простится он. Женщинами святыми не простится. — Помолчал немного и добавил: — А тракторы? Их нужно будет постараться вернуть.

Совещание после радостного сообщения начальника тыла пошло споро и более дельно. Вскоре всем командирам и штабным работникам определены были роли на марше, в дело оставалось за малым — провести приказ в жизнь.

Наладилось движение в колонне, обрело стройность, словно пограничники всю свою службу только тем и занимались, что совершали марши в пургу и стужу по переметенным дорогам. Роль командиров теперь уже не стала главной, и они поспешили, обгоняя колонны, туда, где дивизии предстояло вступить в бой. Поспешили на рекогносцировку местности. Намерение одно: загодя определить задачи не только каждому полку, но и батальонам и ротам, чтобы могли те прямо с марша вступить в бой.

Поистине с корабля на бал.

Только каким станет тот бой, для кого будет звучать веселая музыка победы? Пограничникам кажется, что для них, хотя в глубине души многие поймут головотяпность содеянного, но гордость и опасение прослыть трусом и паникером удержит их от подобной оценки при свидетелях. Позже, когда станут осмысливать роль пограничных войск в годы Великой Отечественной и, естественно, проанализируют боевой путь созданной из пограничников армии, назовут его по праву героическим, боям же под Дмитровск-Орловским дадут сдержанную оценку. Более того, определят, что в тех боях понесено слишком много неоправданных жертв.

Вот так. Историки — народ безжалостный в своих суждениях. Они не вникают в психологию факта, они лишь трактуют факт. Иногда, правда, говорят и о причинах. А причин было много. И не все они могут быть поняты теми, кто на войну смотрит как на историю, кто сам не пережил того, что пережил народ и его вооруженные защитники в те очень трудные годы.