Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

Долго сидел Богусловский, думая думу. Не знал, с чего начать трудный разговор. В обход ли вести его, с дипломатическими выкрутасами, либо по-солдатски прямо. Без забрала. Обстоятельства требуют четко расставить все точки по своим местам. Но тогда неминуема резкость в оценках. Тогда вполне возможна жалоба на необъективность. На то, что он, Богусловский, по старой дружбе опекает начальника отряда. Дружба, дескать, выше дела. Выше истины. Тут такую паутину можно наплести, опального генерала Костюкова вмешать, покойного генерала Богусловского — столько, в общем, нагородить, что не одной комиссии придется разбираться. Грязью обмажет. В антигосударственных деяниях обвинит. Верно, ночью из квартиры не уведут, не то время, а карьера основательно пострадает. Даже уволить могут. И его, Богусловского, и Кокаскерова. Тем более, что Кокаскеров отказался от предложения войти в игру. Все будет зависеть, как отнесутся к «сигналу» политработника. Хлопотно, выходит, напрямую. Но и друга как оставишь без поддержки. Мягкость Киприянов может принять за трусость и попрет еще наглее. На одного, правда, Кокаскерова. Его, Богусловского, может даже похвалить.

«Нет! Не дело вилять!»

Прихлопнул ладонью по столу, как бы пресекая все свои сомнения, и спросил полковника Кокаскерова:

— Рашид Кулович, тебе известно о звонке майора Киприянова в округ?

О подготовленном на тебя письме известно?

— Какой звонок? Какое письмо?

— У вас не было разговора с начальником политотдела отряда по поводу случившегося?.

— Нет.

— Товарищ майор, — чеканя слова, спросил Богусловский Киприянова, — вы можете повторить здесь все, что говорили по телефону начальнику политотдела округа и что подготовили для передачи ему в письме?

— Я высказал мнение коммуниста. Мнение политического руководителя! — возмущенно ответил Киприянов. — Я имею право! Я просто обязан, как политработник!

— А вы не соотносите право и честь? Честь коммуниста. Она, честь, предписывает говорить товарищу по партии в глаза. Открыто говорить, а не из-за утла сигналить. О человеческой чести у вас есть хоть какое-то элементарное понятие?! О чести офицера?!

— Мной движет патриотический долг! Доверять участок государственной границы, священной, как известно, товарищ генерал, человеку, прошлое которого может поставить его на путь предательства, я думаю по меньшей мере халатно. Хорошо, что при задержании нарушителя рядом оказался я. А будь товарищ Кокаскеров один? То-то! Кто даст гарантию, что жизнь матери и жизнь отца, как товарищ полковник называет Кула, не станут для него дороже долга? Я не дам такую гарантию…

— А я — дам!

— Вы — едины, — многозначительно подчеркнув слово «едины», ответствовал Киприянов. — И я оставляю за собой право.

— Ваше право за вами. А я оставляю за собой право усомниться, на своем ли месте вы сами, товарищ майор.

— На своем, Владлен Михайлович. На своем, — вставил спокойный свой голос Кокаскеров. — Пока на своем. Просто он не знает обычаев нашего народа. Он думает как русский. Он не может думать, как думает Кул, как думает бек, мой дядя, на той стороне. Как думаю я. Он считает равноправием наций право всех думать, как русские. Я считаю так, Владлен Михайлович, пусть майор Киприянов пишет куда хочет и что хочет, а мы будем делать дело. Он потом сам устыдится.

— Я бы попросил, товарищ полковник!

— Предлагаю завтра выехать, — не обращая внимания на возмущение Киприянова, продолжил Кокаскеров, — на Сары-Кизяк. Посмотреть пещеру и долину за ней. Дорога с сопредельной стороны не просматривается, но лучше все же переобмундироваться.

— Да, — кивнул Богусловский, — в форму старшины-сверхсрочника. Подойдет по комплекции. И вот еще… Начальника политотдела, думаю, возьмем с собой. Как? Рашид Кулович?

— Подойдет.

На том и порешили. Дела заставляли экономить время, не тратя его на отвлекающие пререкания и споры.

Миновал в конце-концов колготной день, и пришел час, когда они остались одни. Они попросили начальника заставы не планировать им выход на границу, ибо завтра предстояла им совсем неблизкая дорога, поэтому весь вечер и вся ночь оказались в их полном личном распоряжении. Если, конечно, не поднимется застава по тревоге.