Орлиная гора

Истекала ночь, полная разговоров. За полуоткрытой дверью похрапывал капитан Жан, и дальше, в сенях, шебаршили мыши. С вечера кто-то возился и на чердаке, но с началом темноты улетел на охоту. На тяжелом медном подсвечнике наросли восковые гребни, протянулись застывшие нити к пятнам на столешнице.

Митька поднял глаза от поцарапанных ножом досок. А может быть, отец прав?

– …Да, я нарушил вассальную клятву, клятву королю Эдвину, – князь положил на стол сжатые в кулаки руки. – Ты можешь сказать, что я запятнал наш род бесчестием. Но есть еще и долг перед той страной, в которой живешь. Не королю верность, а короне, Иллару. А Иллару нужна свежая кровь, новые земли. Мы спим, Митя, мы нежимся в нашем благополучии, зарастаем мхом. Если так будет продолжаться, то уже к твоим детям придут с оружием – и они не смогут защититься. Бесчестие… Мне горько, что пришлось идти против короля. Видит Орел-покровитель, я не хотел. Но, Митя, я предпочту этот позор тому будущему, к которому нас приведет Эдвин.

Теперь капитан Жан храпел дуэтом со стрекотом сверчка. Прошел под окнами патрульный, мелькнул в темноте огонек фитиля. Все спали – и только князь Дин сидел напротив сына и ждал ответа.

Может быть – отец прав?! Слова его звучат так весомо. Пожалуй, только две вещи не дают Митьке поверить полностью: слово, которым связал его князь перед отъездом в Южный Зуб, и уважение к Эдвину.

Княжич снова опустил глаза. Бездумно водил взглядом по белым прочеркам на темной древесине, пятнам свечного воска; несколько мгновений разглядывал аккуратно разложенную карту. Сжатые руки отца закрывали Теплую выпь. Рядом лежал медальон с совой на крышечке. Митьку толкнуло:

– А мама?! Почему ты не забрал маму?

Показалось, или отцу в самом деле этот вопрос было услышать тяжелее предыдущих? Скрипнула под его тяжелым телом лавка. Голос прозвучал глухо:

– Хоть и ушла княгиня из рода, а все-таки мать тебе.

Митька не разжимал губы, не обрывал все тянувшуюся паузу.

Отец решился:

– Не стоит такое, видит Создатель, сыну рассказывать. Да уж больно время смутное. Ты знаешь, конечно, что была в девичестве Лада подругой принцессы Виктолии, дочери короля Ладдарского Далида. Я золотую ленту носил, вот и поехал – сначала сватать, а потом и короля Эдвина на свадьбу сопровождал. Еще когда первый раз принцессу увидел, крыса в душе шевельнулась – такую, да за другого. А потом оказалось – не принцесса вышла гостей встречать, а Лада. Обычай у северян такой, невеста только после отцовского разрешения выйти может. Сватовство, конечно, формальность пустая, меж королями все уже сговорено было. Но все же честь по чести приехали, и менестрели об Илларе пели, и я короля расхваливал, и на турнире бился. – Князь улыбнулся. – Ох, дерзкий был! Перед вызовом перевязал свой аксельбант лентой цвета рода Совы. Выехал, смотрю – Лада веером прикрылась, только лоб виден. Красен, что маков цвет! Думал, отхлещет меня по морде этим самым веером.

Митька и не видел отца – таким. Словно и морщины разошлись, и глаза посветлели.

– Ну, а как нам уезжать, так и тоска Ладу заела. Привыкла за месяц к праздникам, а тут и подругу скоро увезут. Будет у Виктолии новая жизнь, другой двор. Не такой чинный, как у сдержанных северян. И дома у Лады тишина: брат в разъездах, отца и мать уж несколько лет как лихорадка скрутила. Это я уже потом понял. А тогда пришел к князю Весенею: отдай за меня сестру. Князь золотого рода, из свиты короля – чем не зять? А Весь, мол, сестру неволить не стану. Как сама… Лада и согласилась. Я-то ее любил… Дурного не скажу: старалась она хорошей женой быть и тебе матерью. Может, и свилось бы у нас гнездо.

Князь замолчал. Рассеяно тронул лежавший на столе медальон, но так и не открыл.

– Да… Только не сбылось. Есть у Лады тайна… Я давно понял, когда она только ко двору выезжать стала после твоего рождения. К чести ее, никто понятия о том не имеет. Я-то сам догадался.

Снова скрипнула лавка. Князь преувеличенно аккуратно принялся сворачивать карту. Лег свиток на край стола. Отец снова показался Митьке постаревшим, и морщины у глаз стали глубже.

– Любит княгинюшка наша, и никто ей более не нужен. Я так и вовсе – помеха, о грехе ее памятка.

«А я?» – хотел спросить Митька, но язык примерз к небу. Отцовское откровение не укладывалось в голове.

– Кого? – выдавил хрипло.

Князь переложил медальон в шкатулку, захлопнул крышку. Изящная вещица почти скрылась под широкой ладонью. Митька ждал – он хотел знать все до конца.

– Эдвина. Короля Илларского.

Завозился на чердаке жилец – ночь близилась к концу. Митька сидел, сгорбившись. Разговор вымотал, выжал до донышка. Ему уже было все равно – кто он, на чьей стороне. Если мир перевернулся, какая разница? Вот только одно дело нужно довести до конца. Эмитрий встал:

– Мой князь! По праву наследника я лишил Германа капитанства и приговорил его и одного из солдат к повешению.

Отцовская ладонь надавила на плечо: